Варварские свадьбы - [86]

Облокотясь на планшир, он стоял, повернув лицо к сверкающему безветренному морю, и невольно жмурился. Стоял томный и теплый майский вечер. Садившееся солнце выстлало горизонт розовой чешуей. Едва были слышны приглушенные переливы звукового буя. На отмели волна, казалось, чудесным образом плыла прямо по небу, а затем с глухим шумом обрушивалась вниз. Взгляд Людо скользил по застланному туманом побережью, бесцветному песку, бескрайним зеленым рядам сосен. Успокоенный тишиной, он собирался спуститься в кают–компанию, как вдруг увидел нечто, заставившее его вздрогнуть: кто–то, обогнув форт, шел по пляжу. Силуэт двигался к «Санаге» напрямик и вовсе не прогулочным шагом, а наметив себе цель и упорно идя к ней. Предусмотрительно отойдя от борта, Людо спрятался в рулевой рубке и стал следить за неизвестным пришельцем.

Обнаженные руки, распущенные волосы, темные очки — это была женщина. Он мог бы узнать среди тысячи других эту быструю, нервную походку; и чем ближе подходила женщина, тем сильнее билось его сердце, тем решительнее это видение, являвшееся ему лишь в мечтах, вторгалось в сиюминутную реальность, заставляя все его прошлое взорваться криком:

Николь… Его мать… Она пришла… Она получила его письмо и наконец пришла, чтобы забрать его домой.

Подойдя вплотную к судну, она исчезла из вида, а потом он услышал, как она выкрикнула его имя.

Он сжал виски руками, не в силах совладать со своим волнением. Ей пришлось заглянуть вовнутрь и несколько раз снова позвать его, но он не мог пошевелиться, сердце его бешено колотилось. Он хотел ответить, но только стонал, оглушенный биением крови в венах и стараясь прежде всего не потерять равновесие и не упасть. Вдруг все смолкло. Людо бросился к иллюминатору. По поверхности моря пробегали сиреневые полосы, воды прилива поднимались вдоль корпуса, пустынный пляж медленно окутывали вечерние сумерки. Где она?.. Где его мать?.. Охваченный паническим страхом, он выскочил из кают–компании и стремглав спустился по лестнице.

Она стояла в свете заходящего солнца и с безразличным видом разглядывала переборки. Увидев его, напряженно выпрямилась.

— Что–то не слишком ты торопишься, — начала Николь, пытаясь улыбнуться. — Вот уже полчаса, как я тебя ищу… Ну здравствуй, что ли… Так что, Людовик, ты не поздороваешься с мамой?..

На ней было желтое летнее платье с тонким пояском на талии, просвечивающееся на фоне заходящего солнца.

— Никогда бы не подумала, что окажусь в таком месте…

Низкие лучи солнца искрились золотом в ее волосах, золотили обнаженные руки и ноги в легких кожаных босоножках.

— Я очень устала, пока добиралась сюда, если, конечно, тебе это интересно, и платье запачкала — все из–за тебя… Что за фантазия — поселиться здесь… До чего отвратительно… И потом, этот жуткий запах… И вправду, только ты способен на такие глупости.

Она открыла дверь каюты.

— Это твоя комната?.. Здесь порядка, пожалуй, даже больше, чем было у тебя в Бюиссоне… А это что за гадость?..

Она жестом указала на осыпавшиеся букеты Амандин.

— Цветы, — ответил Людо.

— Цветы?.. Нельзя сказать, что у них здесь цветущий вид!..

— Ты приехала за мной? — осторожно спросил он.

Она удивленно взглянула на него.

— Ну да, а откуда ты знаешь?.. Впрочем, не беспокойся, все пройдет как нельзя лучше…

— Тебе идут длинные волосы, — произнес он хриплым голосом после минутной паузы.

В этот момент он встретился взглядом с Николь и вызванная солнцем иллюзия рассеялась. То был недобрый взгляд, безжалостный и равнодушный, прячущийся за слишком сильно накрашенными ресницами. И таким же был ее голос, обладавший тысячей неуловимых оттенков, черпающий горечь из того же источника; под слоем пудры мелкие морщинки испещряли кожу вокруг губ.

— Ты совсем не изменился, — сказала она. — Уже на чердаке ты мне устраивал цирк — пялился своими зелеными глазищами с таким глупым видом, будто не знал, на каком свете живешь. Помнишь?.. И слова из тебя было не вытянуть. Молчишь и пялишься, как морж. Или крутишься вокруг — специально, чтобы вывести меня из себя… В общем…

Она сделала шаг в его сторону. Теперь она стояла прямо перед иллюминатором и красное солнце горело в ее волосах. Красных волосах. А она с хмурым видом продолжала говорить. О Пейлаке, Бюиссоне, о том, какой это крест — иметь не просто слабоумного ребенка, а еще и скрытного, неспособного проявить чуткость по отношению к матери, доставлявшего одни неприятности… В ее тоне звучала досада, губы кривились в усмешке, но звук ее голоса убаюкивал Людо, не слушавшего того, о чем она говорила. Невыразимая грусть овладела им. Глядя на свою мать, он чувствовал, что вот–вот с его губ сорвется сокровенное слово, которого он еще и сам не знал, однако не сомневался, что должен произнести его именно здесь, на этом хрупком суденышке, где Николь неожиданно и впервые сделала шаг ему навстречу.

— Почему ты не приехала, — спросил он вдруг, — почему ты не приехала на Рождество?

Николь, казалось, остолбенела.

— На Рождество?.. Ничего себе!.. Представь себе, у меня были другие заботы!.. Но ты, разумеется, как всегда, думал только о себе!.. Ну ладно, хватит болтать, я пришла поговорить с тобой… это для твоего же блага…