Варварские свадьбы - [25]

— Куда это ты подевался? Вот уже час, как я не могу до тебя докричаться.

На кровати посреди вскрытого пакета сиял вынутый из ножен кинжал.

— Где ты это взял?

— В лавке «Базар де Пари».

— А зачем ты мне его принес?

Людо покраснел.

— Ты же говоришь, что ножи не режут. А этот режет.

Николь вертела кинжал в руках.

— Но это же не столовый нож… Кстати, для чего он служит?

Она казалась озадаченной.

— Он точно хорошо режет. — повторил Людо.

— А почему ты мне даришь его именно сегодня?

— Сегодня воскресенье, — заявил он.

Николь уронила нож на пуховое одеяло. Повернувшись к зеркалу, она принимала разные позы и разглядывала новые туфли на своих ногах. Увидев в зеркале стоявшего за ее спиной Людо, она вдруг заподозрила неладное.

— Послушай, а где же ты взял деньги? Эта штука, должно быть, дорого стоит?

— А ты? — пробурчал он сквозь зубы.

— Ты не можешь купить такую штуку за свои деньги. Откуда у тебя деньги?

Людо не отвечал.

— Да ты вполне мог их украсть!

— Он точно хорошо режет, — повторил мальчик умоляющим тоном.

— Значит, так и есть, ты украл деньги…

Голос ее неожиданно сделался медленным, протяжным, почти сладострастным.

— У кого ты их украл?.. У Мишо?.. У Татава?.. У кого?..

Его зеленые глаза ничего не выражали.

— Знаешь, я никуда не спешу. Раз ты не хочешь говорить, значит, ты и на самом деле вор… Грязный воришка.

Людо нервно заламывал пальцы, не отрывая взгляда от кинжала и, несмотря ни на что, довольный, что подарок дошел по назначению. Нож наверняка вернется в свою витрину, но пока он, сверкая, лежит посреди одеяла — видит ли она, как он блестит?

— Ну, так где же ты взял деньги? В моем кошельке?

Она перешла на крик.

— Дама сказала, что вернет деньги, — сказал Людо, не сводя глаз с кинжала.

— Какая дама?

— В лавке. Она сказала, что его можно принести назад, и она отдаст деньги.

— Так ты взял деньги в моей сумке, да–да, ты обокрал собственную мать!

Людо задрожал.

— Вор и обманщик, вот ты кто! — завопила Николь, вывернув пустую сумку. — И за это ты будешь наказан! Пока не знаю как. но ты свое получишь! Какой позор! Мишо за уши притащит тебя в лавку и все расскажет хозяйке… Это же надо — украсть деньги у собственной матери!..

Потрясенный, Людо спрятался в своем иглу. Что подумает Мишо? Что подумает Татав? Что подумает хозяйка лавки? Он не вернулся ни к обеду, ни к ужину и уснул, дрожа от холода под мокрыми сосновыми лапками. Когда на следующее утро он появился в доме, там царила странная обстановка и никто не бросил ему ни единого упрека. Накануне вечером госпожа Бланшар сообщила о кончине Нанетт, и эта новость совершенно затмила историю с ножом. Татава попросили ничего не говорить Людо.

Тело Нанетт доставили поездом, чтобы похоронить в Пейлаке, на ее родине. Траурная процессия была почти точной копией свадебного кортежа Николь и Мишо прошлой зимой. Булочница отчитывала свою дочь, шедшую с непокрытой головой, без траурной вуали, и не проронившую ни слезинки перед открытой могилой. Николь подташнивало. Она видела серебряное кропило, сухие комья земли, падавшие на гроб, тщательно зашнурованные ботинки некогда крестившего ее священника, ярко–лазурное небо и у края могилы — крестящегося незнакомца, почти старика, в котором она с ужасом узнавала своего мужа. Опираясь на лопату, могильщик по имени Анж[24] терпеливо ждал:

— Ну что, все?.. Все попрощались?.. Можно закапывать?..

С кладбища отправились в булочную — помянуть покойницу. После последнего стаканчика мужчины сыграли во дворе партию в шары. Николь тем временем помогла матери вымыть посуду. Затем тайком поднялась в свою бывшую комнату и, дойдя до второго этажа, задумчиво уставилась на тщательно натертые ступеньки лестницы, ведущей на чердак. Она впервые заплакала, спустившись вниз и увидев Людо.

— Ты тоже должен знать про Нанетт. Ее нет, она померла. Ты ее больше не увидишь.

V

В тринадцать лет Татава определили в Тиволи — иезуитский пансион в Бордо. Людо теперь ходил в школу один: в каждом классе он оставался на второй год. Он никак не мог понять, как пользоваться будильником, который одолжил ему Мишо, и тот звонил каждую ночь ровно в два пятнадцать, так что Людо являлся в класс либо после сигнала колокола, либо засветло, но никогда вовремя.

Татав приезжал по субботам на автобусе. Людо поджидал его у ворот, каждый раз делая вид, что оказался там случайно. Прежде, чем сесть за стол, ученик иезуитов бежал удостовериться, что никто не прикасался к его аквариуму со жвачкой. После того, как эта формальность была выполнена, между мальчиками вновь устанавливалась близость, часто переходившая в ссоры.

Комната Людо в Бюиссоне казалась на первый взгляд тщательно убранной, а кровать аккуратно застеленной. Но то была только видимость порядка. Мальчик беспорядочно сваливал в шкаф игрушки, одежду и трамбовал все это ногами. Из шкафа исходил зловонный запах, который Николь относила на счет завалявшейся где–то дохлой мыши. Но Людо ничего не чувствовал.

После отъезда Татава он перестал пачкать простыни и стал мочиться под кровать, а когда Мишо показывал ему мокрый пол, отвечал:

— Нет, это не я, это мышь, она не сдохла.

— А это? — спрашивал тогда Мишо. — Что это такое?