Варварская любовь - [43]

Ее разбудил голод. Ей хотелось, чтобы ее история осторожно передавалась из уст в уста людьми, ей не знакомыми. Она стояла у зеркала без рубашки и касалась груди, живота. Как-то она читала, что спартанцы считали рождение таким же сокровенным действом, как и воинский долг. Но это было до того, как люди переполнили землю.

Она бы теперь с радостью приняла будущее, описанное Мигелем. Прошлое, даже ее страдания – все стало ненужным. Она легко бы смогла стать адептом этой философии. Место, где все не важно.

Снова повалил снег, заметая небоскребы, утихомиривая город, превращая мокрые улицы в лед. Радио сообщало про холодный фронт и чистые арктические небеса. Аж до минус сорока. Метеоролог предупреждал население не выходить без нужды.

Ей казалось, что она постоянно спала, но на самом деле не более часа, боль учащалась. Она просыпалась, не зная где. Ей хотелось чего-то знакомого. Перед рассветом она встала. Оделась, вышла и прогрела машину. Смела снег. В городских сумерках казалось, что воздух исчез, высосанный с земли, словно атмосфера расширилась. Когда она тронулась с места, холод стал проникать за стекла, тепло внутри машины исчезало, подвеска дергалась и застывала. Весь час пути до границы она пребывала в полудреме, мысли где-то гуляли; в туалете на заправке она смочила лицо и шею. На пустом шоссе по дороге на юг меж деревьев сияли звезды. На мгновение она огорчилась тому, что все было украдено или потеряно, тому, что она больше не может вообразить свою семью. Снилась ли, помнилась ли ей Виргиния – белые поля, то, как лунный свет растворялся во влажном мраке? Или первые вечера на плечах Джуда, бесконечные анфилады небес в залитом светом городе, темные лица, поднятые к небу, разделявшие ее удивление? В ней был только холод. Она хотела спать. Ей снилось, что уже рассвет. Серое солнце выпало из облаков на горизонте. Она закрыла глаза и стала ждать, когда ее поднимут из неподвижности.

Мэн

Декабрь 1993 – январь 1994

Сможет ли он снова остановиться? И есть ли причина сделать это сейчас? Он пил не переставая. Он не мылся и не брился неделями. Когда он проходил мимо, людей передергивало, а товарищи по бригаде перешептывались. Он познал, как легко впасть в гнев. Когда он пытался постичь смысл вещей, казалось, его удерживал только страх перед собственной злостью.

Последний раз он останавливался в недостроенном доме в Луизиане. Вся собственность – видавшая виды электрогитара, усилитель, бумажный пакет с книгами. Потом распорядитель нашел ему работу и жилье на старой ферме, превращенной в питомник. Там цвели кизил, папайя и магнолия, с каждым дуновением ветра доносились ароматы, и он с удовольствием выполнял свою работу. Но приходил гнев, неожиданный и необъяснимый, заставляя его пить, а не в поте лица копать, пригнувшись к земле. Даже поры его кожи источали звериный запах; это было не хорошо, не плохо, но он этот запах ненавидел.

Однажды вечером, когда на деревьях повис туман, Барт шел по заросшей проселочной дороге к лесу. Он закончил работу на ферме, но не устал и в гаснущем свете шел через заросшие бурьяном выбоины к месту, где, как ему сказали, находилась заболоченная роща с засохшими кипарисами. Выцветшие стволы вырастали из земли, неожиданно, как смятые упаковки яиц, обнажая красную глину, на воде плавали листья, пыльца и пух с семенами. Трава превратила бобровые плотины в мостики размытой земли. Небо над погубленными деревьями казалось слабым и далеким. Пока не дул ветер, висела ненасытная тишина, но и при ветре было необычно тихо. Он стоял перед болотом, перед густо заросшим осевшим воздухом и дышал.

По воскресеньям он не работал и на следующий день погрузил в фермерский грузовик гитару, усилитель, газовый генератор и вернулся на болото. На берегу он установил оборудование и стал петь песни, которые любил в юности, – «Железный человек»[30] и «Угасаю» из репертуара «Металлики». Хотя он представлял свое будущее по-разному, часто – как у героев книг, поэтов, писателей или путешественников, музыка была единственным занятием, ради которого он был готов на все. Было время, он запоминал причудливые сплетения мелодий и часами воспроизводил их. Он искал удовлетворения в хрустящих ритмах, в приглушенных ладонью могучих аккордах. Он орал скрипучим голосом. Ему хотелось, чтобы звук был грубым, таким, каким он услышал его впервые. Вспотев от нахлынувшей энергии, он смотрел на густую воду. Он поднял руку, чтобы ударить по струнам, но остановился. За взбухшим мраком на холме стоял человек, одетый в черное, и держал в руке широкополую шляпу.

Минутку, сынок, сказал он и стал пробираться через болото. Не уходи, закричал он, задирая ноги, как цапля, чтобы нащупать твердую землю.

Приблизившись, он несколько раз оглядел Барта с ног до головы, будто впервые осознал его огромный рост и, возможно, потенциальную опасность. Мой мальчик, сказал он, что за дар! Господь благословил тебя голосом пастыря. И добавил, будто никто не знал, что пастыри отличаются крикливостью: голосом вождя.

Но пойми меня правильно. Я подумал, что услышал крик боли. Я и сам пришел сюда обдумать проповедь, но уверен, что у тебя есть и другие причины, я раньше слышал эти мелодии в записи. Но Господь не привел бы тебя сюда, если бы не хотел спасти. Я вижу это в тебе.