Варварская любовь - [29]

Поверить не могу – столько еды, сказал он ей.

Духовная жизнь, наверное, не такая… эпикурейская, ответила она.

Он никак не прокомментировал замечание, но еда исчезала стремительно: куча жирных банок и пластиковых контейнеров загромоздила пол, над бумажными тарелками с остатками размазанного торта мелькали пальцы. После получаса хруста и чавканья в полном молчании и подавлении отрыжки они откинулись к стенке, закатили глаза и задвигались, дабы дать кишкам точку опоры. Барт держал двухлитровую бутыль. Он отвернул пробку и дал газу выйти. Потом закрыл бутыль, встряхнул и дал газу пошипеть. Потом выпил.

Как ты встретился с Даймондстоуном? – спросила она.

Я жил в Луизиане, сказал он и глотнул. У меня была гитара и усилитель, их-то я и продал, чтобы Даймондстоун мог починить автобус.

Он горд этим, как дитя, подумала она, но он нахмурился.

Вот, я думал о том, что ты говорила о твоей семье и моей семье. И все правда, знаешь ли. Маму звали Эми Белью. Точно как ты рассказывала – многие в Мэне носят французские фамилии.

А в семье говорили по-французски?

Кое-кто. Дед с бабушкой.

Изе захотелось рассказать о Джуде. Она жалела, что солгала.

Керуак из Мэна, добавил Барт. Я читал, что его родной язык был французский.

Дождь полил снова, удары капель заполнили все пространство. Изе казалось, что это она изобрела Барта.

Она видела его будто в момент создания, его лицо, когда он говорил, черты и угловатость румяной плоти. Одежда его была поношена и растянута. И она могла вообразить, как бы одежда выглядела после стирки – как Джудова.

У вас в семье все такие большие? – спросила она.

Кое-кто да, ответил он. Мой отец. Мама тоже была довольно высокая. Я помню, как я начал расти. Ты даже себе не представляешь, как это больно. Мама советовала лечь в ванну, и тогда боль пройдет, – и потому что я верил ей, боль проходила. Так что я даже подумывал, что если встать под дождь, то это тоже поможет. Мама выходила со мной, и мы так и стояли.

Ты в своих странствиях скучаешь по семье?

Он поднял голову. Моя мать умерла. И, по правде сказать, я никогда не знал отца. Совершенно. Никогда его не встречал.

Изе показалось, что он не хотел это рассказывать. Она подумала, что и сама не хотела многим делиться.

Меня вырастили родственники, сказал он. Я все еще с ними общаюсь.

Казалось, он ходит вокруг да около. Он покашлял. Больше всего мне запомнились мамины татуировки. Она позволяла мне их срисовывать. Я помню, как узнал, что у меня есть душа. Я думал, что моя душа похожа на татуировку – голубой свет у меня под кожей.

Иза захотела рассказать о Джуде, но рассказала о матери. Я ничего не знаю про нее, сказала она. Отец предпочитал не… не хотел о ней рассказывать. Единственное, что он рассказал, что она была не как все.

Иной расы?

Нет… Это вряд ли. Я полагаю, я думаю, она, наверное, была темнокожей француженкой.

Барт наблюдал за ней. Она почувствовала, что он заинтересовался, как и воспоминания о Джуде, это было словно давление атмосферного столба.

В детстве, продолжила она, я пыталась понять, как выглядела мама. Стояла у зеркала и думала, что если смотреть очень долго, из зеркала проступит часть ее отражения и я ее увижу.

Ветер в медленном ритме протащил дождь через крышу.

А почему ты ничего не знаешь об отце? – наконец спросила она.

Барт оставался безмолвным чуть дольше обычного.

Мать бросила его, когда я родился. Я видел его только раз, когда шел по улице с отчимом. Мы шли покупать подарки на Рождество, и за нами увязался огромный бродяга. Через несколько дней мы безо всякой причины переехали в Северную Дакоту. Только через много лет я узнал, что этот человек был мой отец. Даймондстоун однажды сказал мне, что реальна только боль, ибо человеческая любовь умирает. И что страдание может побороть только любовь Бога.

О, задохнулась она. А как она умерла?

Она умерла, когда мне было девять…

Он молчал так долго, что она сообразила, что продолжения не будет. Он огляделся вокруг.

Мне пора уходить.

Прямо сейчас?

Дождь утих. Казалось, они возвращаются сами к себе, голоса возвращались в их большие усталые тела, по-разному подпиравшие стенку.

Я часто гуляю, сказал он, но никогда так долго не задерживался. Могут заметить. Он встал и пошел к двери. Я смогу увидеть тебя завтра?

Опять? – сказала она с удовольствием, его же и подразумевая. Конечно, повторила она сразу. Да. Ну конечно. Я бы тоже этого хотела. Я принесу еще еды.

Когда он ушел, конюшня показалась пустой. Потом постепенно проявила себя обычная тяжесть и наполнила лошадей и стойла, разделенные перегородками. Иза заставила себя встать. Тело будто постарело. Когда она вышла во двор, то поразилась тому, что дом был ярко освещен. Ливон никогда не бодрствовал так поздно. Когда она поднялась по ступенькам, то увидела его в гостиной. Она замерла. Напротив него сидел кто-то еще – конечно, черная одежда, бледное лицо и белые волосы. На коленях Даймондстоун держал шляпу. Он смотрел на нее, улыбаясь, будто они только ее и ждали.

Иза, позвал ее Ливон, когда она открывала дверь в дом. Пожалуйста, зайди к нам. Я хочу представить тебя джентльмену, который рассказывает просто невероятные истории.