Варшавское восстание и бои за Польшу, 1944–1945 гг. - [91]

Камеры были небольшими, там обычно размещали по два человека. Одиночки были еще меньше. Поляков обычно помещали там. Узкая комната, в которой умещалась лишь металлическая кровать, днем поднимаемая к стене и запираемая на замок, — значит, днем лежать не разрешалось, хотя в «польских» одиночках койки не запирались и днем можно было полежать; привинченный к полу металлический табурет и маленький столик у окна, забранного частой решеткой, тоже металлический и прикрепленный к стене. Еще были маленький шкафчик или полка для книг и продуктовых передач. В углу находилась обычная тюремная параша.

Охрана передвигалась бесшумно — обувь у надзирателей была на толстой войлочной подошве. К заключенным относились с подчеркнутой вежливостью, но в дверной глазок заглядывали очень часто.

Больше всего здесь заботились о том, чтобы узники не встречались друг с другом. Достигалось это довольно простым, но весьма эффективным способом. В стенах коридоров были устроены специальные ниши, высотой в человеческий рост, шириной не более метра. Если в коридоре встречались двое заключенных, шедших с конвоем навстречу друг другу, то одного из них сразу же ставили в ближайшую такую нишу лицом к стене. Эти ниши тюремщики называли «конверты».

И был еще один прием для избежания встреч заключенных. Каждый из конвоиров во время прохода по коридору позвякивал связкой ключей или постукивал ключом по своей поясной бляхе. Это означало: «Веду заключенного».

Подобные действия были «фирменным» приемом тюремщиков Лубянки. Уже позднее некоторые из поляков, попавших затем в Бутырскую тюрьму, узнавали, что там охранники в таких случаях непрерывно чмокали.

Но тем временем следствие шло, и арестованные давали показания, причем довольно откровенные. Накапливался основательный материал для судебного процесса.

И наконец наступил тот день — это произошло 16 июня 1945 года, — когда арестованным объявили, что следствие закончено и его материалы переданы в военный суд. Всем заключенным был вручен обвинительный акт. Процесс должен был быть открытым.

* * *

В Лондоне тоже внимательно следили за событиями в Москве. Бывший премьер Миколайчик и все еще действующий посол эмигрантского правительства Рачинский встретились «в конспиративной обстановке», на одной из скамеек Кенсингтонского парка. Это произошло 25 мая 1945 года.

Рачинский отметил, что Миколайчик по-прежнему сохраняет оптимизм. Он отметил потом в своем опубликованном после войны дневнике: «Мне показалось, что, несмотря на многие разочарования, у него сохранилась искра надежды, что положение еще может исправиться и перед ним откроется дорога в Польшу».

Это произошло именно в тот день, когда в Москву прибыл специальный посланник нового президента США Трумэна Гарри Гопкинс. Он старался открыть дорогу в Польшу ее бывшему премьеру.

Встречи Гопкинса со Сталиным начались 26 июня и продолжались до 6 июля. Гопкинс уверял Сталина, что США не имеют никаких особых интересов в Польше или же желания видеть там какого-то особого рада правительство.

Сталин отвечал, что СССР желает видеть Польшу сильной и дружественной, и у него нет намерений ее «советизировать».

30 мая, во время очередного обсуждения польского вопроса, пошел разговор и о шестнадцати арестованных поляках. Сталин убеждал Гопкинса, что Янковский и Окулицкий были замешаны «в саботаже стран Оси против Красной Армии».

Посланник президента США заявил, что если в списке лиц, предложенных в состав будущего правительства, окажутся люди, «известные как агенты теперешнего польского правительства в Лондоне», или же по позиции, враждебной Советскому Союзу, — то их вычеркнут.

31 мая говорили уже о людях, которых следует пригласить в Москву; говорили и о заключенных на Лубянке.

Гопкинс утверждал, что Янковский никогда не предлагался как участник консультаций, с чем Сталин согласился, но заявил своему собеседнику, что англосаксы — члены «комиссии трех» — выдвигали фамилии иных арестованных, а именно Урбанского, Багинского и Януковича.

На вопрос Гопкиса — все ли заключенные поляки обвиняются в одном и том же, Сталин ответил: «Некоторые — в основном большинство — обвиняются только в нелегальном пользовании радиостанциями. Это не относится к генералу Окулицкому и нескольким иным лицам.

Генерала Окулицкого искали довольно давно. И он подчеркнул: никаких переговоров не было. Возможно, что один или два офицера беседовали с ними на собственную ответственность, но никто не давал им таких полномочий — да и не мог быть уполномочен — вступать в дискуссию с этими людьми».

В тот же день, сразу же после состоявшейся беседы со Сталиным, Гопкинс писал Трумэну: «Я ясно дал понять Сталину, что нас вообще не интересует генерал Окулицкий».

Точно таким же образом в беседе с Молотовым еще 4 мая А. Иден определил свое отношение к польскому генералу.

Еще Сталин добавил, что к части обвиняемых суд отнесется благосклонно. Гопкинс тут же попросил предоставить им амнистию.

В Лондоне внимательно следили за происходящим, и уже в первых числах апреля эмигрантское правительство через США и Великобританию пыталось выяснить судьбу «пропавших» поляков.