Варлам Шаламов в свидетельствах современников - [35]

     Принесла я ему эту расклейку. Говорю: «Расклейка готова. Посмотрите: так ли я все сделала, нравится ли вам это?»

     Там было 320 страниц. И тут он стал на меня орать: «А мне это совсем не надо, Людмила Владимировна. Я вас об этом даже не просил. Вы должны бросить меня и сделать себе судьбу. Я себе ее уже сделал. А с этим я сделаю вот что!» И бросает расклейку под потолок. Все эти листья разлетаются, летят на пол, на очередной пролитый кефир или молоко (не помню). И он по этому топчется своими ножищами. Я говорю: «Я эту работу сделала потому, что я обещала издателю. А к вам я больше никогда не приду. Я такого отношения не заслужила».

     Через три недели раздается звонок. Звонила какая-то женщина. И говорит: «Мне ваш телефон дал Варлам Тихонович Шаламов, чтобы я у вас спросила телефон Шрейдера. А то он в больнице». Телефон Шрейдера он знал наизусть. Это был трюк, чтобы мне сообщить, как ему плохо.

     Что я должна была сделать после звонка? А я тут же помчалась в больницу. Так я к нему вернулась. Он встретил меня так, как будто ничего не было. Так обрадовался, целовал мне руки: «Забери меня отсюда». Он дал согласие пойти в интернат. Врачи его готовили в 32-й интернат для психохроников.

     Меня вызвал врач, который его лечил, некий Левин:

     – А кто вы ему?

     – А никто. Я за ним ухаживаю.

     – А что вы от него хотите?

     – Да ничего.

     – Я слышал, что Шаламов вроде бы писатель.

     Я ему рассказала, кто он такой, Левин взял его книжку «Точка кипения» (Шаламов потом ему ее подписал). И сказал: «Людмила Владимировна, я все понял. Он годится для этого интерната по анализам. Но я не могу, прочитав его стихи, отдать его туда».

     Потом Шаламов все равно оказался в 32-м интернате – его туда перевели из 9-го, и он там сразу умер.

     Сейчас этот врач Александр [Михаил – прим. составителя] Михайлович Левин в Америке. Я слышала, как он по «Голосу Америки» рассказывал про Шаламова.

     Левин пошел на подлог и переправил ему показания, чтобы его взяли в обычный интернат.

«Выходи за меня замуж»

     Я его забрала домой. И началось все сначала. Опять пошли цветы, письма, стихи.

     И я начала думать, что делать дальше.

     У него была идефикс – жениться. Он вообще раньше нравился женщинам, наверное, потому что был совершенно неиспорченный, нерастраченный и красивый человек. Я ему даже искала невесту. И даже нашла одну женщину, которая согласилась. Но раз помыла окна и пришла вся в слезах, сказала, что больше к нему не пойдет.

     А после больницы он сделал мне предложение. Предложил выйти за него замуж «хотя бы народовольческим браком». Или привести нотариуса. «Вы столько для меня делаете, – говорил он, – что если со мной что-нибудь случится, вы же ничего не получите».

     Он мне говорил: «Блядища, ну дай мне умереть в своей постели. И я тебя отблагодарю. Ты будешь очень богатой».

     У него был дикий страх перед интернатом. Страх врачей, психушки. Он знал, что если его куда-то поместят, то это будет непременно психушка. И он знал, что если рядом я, то я его никуда не отдам.

     Сюда, в свою однокомнатную квартиру, я его взять не могла. Я стала хлопотать ему вторую комнату, которая освобождалась в коммуналке. Написала письмо в Союз писателей, что ему нужна комната для литературного секретаря. Это же должность, и у всех «литературных генералов» секретари были. Но, конечно, все впустую.

     Я поняла, что все знают, что с ним, но никто не поможет. Его не убивали потому, что он сам дох. И я поняла, что мне тоже никто не поможет. Я звонила Сиротинской, советовалась. После каждой встречи рассказывала, что он, как он. Предлагала ей самой прийти. «Нет».

Я хлопотала ему квартиру, а ему вместо квартиры дали путевку в Ялту. Он хотел поехать со мной туда в сентябре. Я говорю: в сентябре не могу. Мне надо ехать летом, с ребенком.

     Когда я его готовила на отдых в Ялту в Дом творчества (это было уже потом, когда я к нему вернулась), он мне дал 37 рублей 50 копеек и попросил купить ему пиджак пятый рост. Я объездила все магазины – таких пиджаков нет. Я зашла к своим друзьям, рассказываю про свою маету. И говорю мужу подруги, дипломату: «Ну не могу я найти на него пиджака. Леша, может, у тебя что-то есть». И он мне выносит четыре роскошных костюма – серый, бежевый, черный и какой-то еще такой серебристый. В идеальном состоянии, пятый рост. Наверное, они были чуть старомодными, для дипломата это же очень серьезно. Я с чемоданом, в чемодане костюмы, лечу к Шаламову. Счастливая тем, что он будет одет.

     Когда я дала ему костюмы, он говорит: «Да сколько же это стоит? Где этикетка?» Пересмотрел все – этикетки нет. «Варлам Тихонович! Вы померьте этот костюм. Вы примерьте этот пиджак». Он скрестил сзади руки и говорит: «Я с чужого плеча не надену». Я объясняю, что в магазинах ничего нет: «Нет. Я с чужого плеча не надену».

     – «Это вам в подарок от друзей, они из химчистки».

     – «Нет».

     На следующий день я к нему прихожу, а он одет в мой черный грязный свитер (я в нем там убиралась). «Варлам Тихонович, этот грязный свитер – с чужого плеча!»