– Она необыкновенно хороша, какъ актриса; видно что она изучила Каульбаха, – говорилъ дипломатъ.
– Ахъ, пожалуйста, не будемъ говорить про Нильсонъ. Про нее нельзя сказать ничего новаго, – сказала толстая бѣлокурая дама, вся бѣлая, безъ бровей и безъ глазъ.
– Вамъ будетъ покойнѣе на этомъ креслѣ, – перебила хозяйка.
– Разскажите мнѣ что-нибудь[46] забавное, – говорилъ женскій голосъ.
– Но вы не велѣли говорить ничего злаго. Говорятъ, что злое и смѣшное несовмѣстимы, но я попробую. Дайте тему.[47]
– Какъ вамъ понравилась Нильсонъ, Графиня? – сказалъ хозяинъ, подходя къ толстой и[48] бѣлокурой дамѣ.
– Ахъ, можно ли такъ подкрадываться. Какъ вы меня испугали, – отвѣчала она, подавая ему руку въ перчаткѣ, которую она не снимала, зная что рука красна.[49] – Не говорите, пожалуйста, про оперу со мной. Вы ничего не понимаете въ оперѣ. Лучше я спущусь до васъ и буду говорить съ вами про ваши маіолики и гравюры. Ну, что за сокровища вы купили послѣдній разъ на толкучкѣ? Они, какъ ихъ зовутъ, – эти, знаете, богачи банкиры Шпигельцы – они насъ звали съ мужемъ, и мнѣ сказывали, что соусъ стоилъ 1000 рублей; надо было ихъ позвать, и я сдѣлала соусъ на 85 копѣекъ, и всѣ были очень довольны. Я не могу дѣлать 1000 рублевыхъ соусовъ.
– Нѣтъ, моя милая, мнѣ со сливками, – говорила дама[50] безъ шиньона, въ старомъ шелковомъ платьѣ.
– Вы удивительны. Она прелесть.
Наконецъ разговоръ установился, какъ ни пытались хозяева и гости дать ему какой-нибудь новый оборотъ, установился, выбравъ изъ 3-хъ неизбѣжныхъ путей – театръ – опера, послѣдняя новость общественная и злословіе. Разговоръ около чернобровой дамы установился о пріѣздѣ въ Петербургъ короля, а около хозяйки на обсужденіи четы Карениныхъ.
– А[51] Мари не пріѣдетъ? – спросила толстая дама у хозяйки.
– Я звала ее и брата ее. Онъ обѣщался съ женой, а она пишетъ, что она нездорова.
– Вѣрно, душевная болѣзнь. Душа въ кринолинѣ, – повторила она то, что кто то сказалъ о[52] Мари, извѣстной умницѣ, старой дѣвушкѣ и сестрѣ[53] Алексѣя Александровича Каренина.
– Я видѣла ее вчера, – сказала толстая дама. – Я боюсь, не съ[54] Анной ли у нее что нибудь.[55] Анна очень перемѣнилась со своей Московской поѣздки. Въ ней есть что то странное.
– Только некрасивыя женщины могутъ возбуждать такія страсти, – вступила въ разговоръ прямая съ римскимъ профилемъ дама.[56] – Алексѣй Вронскій сдѣлался ея тѣнью.
– Вы увидите, что[57] Анна дурно кончитъ, – сказала толстая дама.
– Ахъ, типунъ вамъ на языкъ.
– Мнѣ его жалко, – подхватила прямая дама. – Онъ такой замѣчательный человѣкъ. Мужъ говоритъ, что это такой государственный человѣкъ, какихъ мало въ Европѣ.
– И мнѣ тоже говоритъ мужъ, но я не вѣрю. Если бы мужья наши не говорили, мы бы видѣли то, что есть, а по правдѣ, не сердись,[58] Нана, Алексѣй Александровичъ по мнѣ просто глупъ. Я шепотомъ говорю это. Но неправда ли, какъ все ясно дѣлается. Прежде, когда мнѣ велѣли находить его умнымъ, я все искала и находила, что я сама глупа, не вижу его ума, а какъ только я сказала главное слово – онъ глупъ, но шопотомъ, все такъ ясно стало, не правда ли?
Обѣ засмѣялись, чувствуя, что это была правда.
– Ахъ, полно,[59] ты нынче очень зла, но и его я скорѣе отдамъ тебѣ, а не ее. Она такая славная, милая. Ну, что же ей дѣлать, если Алексѣй[60] Вронскій влюбленъ въ нее и какъ тѣнь ходитъ за ней.
– Да, но за нами съ тобой никто не ходитъ, а ты хороша, а она дурна.
– Вы знаете М-me Каренинъ, – сказала хозяйка, обращаясь къ молодому человѣку, подходившему къ ней. – Рѣшите нашъ споръ – женщины, говорятъ, не знаютъ толку въ женской красотѣ. M-me Кар[енинъ] хороша или дурна?
– Я не имѣлъ чести быть представленъ М-me К[арениной], но видѣлъ ее въ театрѣ, она положительно дурна.
– Если она будетъ нынче, то я васъ представлю, и вы скажете, что она положительно хороша.[61]
– Это про[62] Каренину говорятъ, что она положительно дурна? – сказалъ молодой Генералъ, вслушивавшійся въ разговоръ.
И онъ улыбнулся, какъ улыбнулся бы человѣкъ, услыхавший, что солнце не свѣтитъ.
Около самовара и хозяйки между тѣмъ, точно также поколебавшись нѣсколько времени между тремя неизбѣжными тэмами: послѣдняя общественная новость, театръ и осужденіе ближняго, тоже, попавъ на послѣднюю, пріятно и твердо установился.
– Вы слышали – и Мальтищева – не дочь, а мать – шьетъ себѣ костюмъ diable rose.[63]
– Не можетъ быть?! Нѣтъ, это прелестно.
– Я удивляюсь, какъ съ ея умомъ, – она вѣдь не глупа, – не видѣть ridicule этаго.[64]
Каждый имѣлъ что сказать, и разговоръ весело трещалъ, какъ разгорѣвшійся костеръ.
Мужъ Княгини Бетси, добродушный толстякъ, страстный собиратель гравюръ, узнавъ, что у жены гости, зашелъ передъ клубомъ въ гостиную. Онъ
