Вариации - [17]

— Что ж ты так сидишь в холодной нетопленой хате, — сказал Василий Логинович. Он лишь отдаленно напоминал Гарика. Точнее наоборот: Гарик — его. Василий Логинович был в два раза шире. Ниже, наверное, на голову. Его голос был тоже много гуще. Это был какой—то слиток стародавней породы.

Виленкин сказал, что собирался уже отъезжать, ему надо было пересидеть здесь кое—какие события.

— Ты без часов? — спросил Василий Логинович.

— Да, — соврал Виленкин. — То есть нет. Остановились.

Василий Логинович кивнул.

— Автобус скоро обратно пойдет, уже не успеешь.

— Да?

— Так что давай обживаться... А печку, я смотрю, ты все ж таки хотел протопить?

— Это Гарик, то есть Егор.

— Ничего, мы его тоже так зовем... Заботливый. А что с рукой?

— Порезался.

— Ну вот, дрова уже есть, — сказал Василий Логинович.

Он тяжело ступал по широким половицам, и они слегка как будто прогибались... Нет, казалось, — крепкие и хорошо подогнанные, они даже не поскрипывали, прочно, мертво лежали. Он заглянул в ведра и сказал, что они пусты; он бы сам сходил, но нога, мениск вырезан. Василий Логинович вдруг улыбнулся. Улыбка у него была неожиданно легкая. Он смотрел на руку в бинтах. Виленкин на нее тоже взглянул.

— Инвалидная команда. Но одно ведро ты донесешь? Или тебе помочь?

Виленкин взял ведро и вышел в сад. Солнце село где—то за долиной, на фоне заката курились черными змейками дымки (потом узнал, что это городская свалка). Всюду клочьями лежал снег. Как неожиданно все оборвалось. Весь аккорд обрушился каскадом.

И этот человек был слишком деловит. Он распоряжается им, как будто они давно знакомы. Принесу воды и пойду, решил Виленкин. Торчать здесь после всего, что он прочувствовал, в этом склепе, с чужим отцом, — нет уж, увольте. И Гарик его не предупредил. Да и отца мог бы оповестить. Кстати, почему он не привез его на автомобиле?

Виленкин вышел за ограду. Не оставить ли здесь ведро — да и пойти, на кружном шоссе немного машин, тем более вечером, ну что ж, в конце концов до города можно и пешком добраться.

Все же он свернул направо, а не налево, к городу. Почему—то этому человеку хотелось принести воды. Или — в чем дело?

Так или иначе, но Виленкин дошагал до колонки. Из—за ограды бедноватого дома напротив на него хрипло лаял приземистый бело—пегий пес. Он повесил ведро на рычажок, левой рукой надавил, хлынула вода.

Когда он вернулся, в печке уже горели дрова. Попахивало дымом. Василий Логинович снимал ставни.

— И ты сутки просидел со ставнями? — спросил он, оглянувшись.

— Туго забиты бруски в скобы.

— Взял бы молоток. Эту конструкцию придумал младший. С осени здесь бродить начинают...

— Воду я принес...

— Ага.

— ... и, пожалуй, пойду.

— Подожди, — сказал из дальней комнаты Василий Логинович.

Сняв последний щит, он вышел и спросил, куда Виленкин собирается идти. Тот ответил, что на кружное шоссе. Но разве он не хотел здесь побыть? Пожить? Нет. Как «нет», если там стоит полная сумка. Сумка?.. а, да, ну, в общем, да, хотел... кстати, сумки у вас надо подвешивать.

— Это еще зачем? — спросил Василий Логинович.

— От крыс.

Василий Логинович уставился на Виленкина.

— Я видел крысу, — сказал Виленкин.

— Где? — спросил Василий Логинович с насмешливым и недоверчивым видом.

Виленкин сказал, что прямо здесь, в доме. Василий Логинович не мог поверить. Приехав с Севера, он повел с крысами настоящую войну.

— Этого не может быть. Тут всюду по углам битое стекло, под плинтусом железо.

Василий Логинович смотрел на Виленкина, как на ребенка, которому поблазнилось. «А он подозрителен», — подумал Виленкин. Он досадливо поморщился и повторил, что видел крысу собственными глазами. Василий Логинович вдруг согласился. Да, впрочем, возможно. Он давненько сюда не наведывался. И у его сынов крыса могла и проскочить. Особенно у среднего, у Гарика.

— Ну вот что, — сказал он, — места нам хватит. Садись—ка к печке, подбрасывай дровишек. А я схожу к Няньке.

Удивительным казалось, что няньки бывают не только у поэтов и барчуков, но и у таких, вовсе не лирических мужиков. Слышно было, как Василий Логинович тяжело идет в сенях, ступает на крыльцо. Виленкин прошел к печке, постоял. Здесь дрова ощутимо излучали тепло.

Огонь нежно вгрызался в кору и древесные ткани, он был прозрачен, призрачен, но плотное дерево пропускало его вглубь, расступалось, чернея, потрескивая, вздыхая. Это было похоже на какое—то наваждение. Пламя иногда вдруг всплескивалось, закипало желтизной. В огне было что—то, как ни крути, метафизическое. И на ум приходила, пожалуй, «Поэма экстаза», полет трубящей упоительно солнечной птицы скрябушки и завораживающий «демонический» напев скрипок — утонченно—варварская музыка, изящное язычество: язычество гостиных.

Поднимаясь на крыльцо, Василий Логинович посмотрел в окно. — Виленкин, услышав скрип, обернулся. Одновременно они увидели друг друга, Виленкин — отца Гарика в светлой куртке, серой «тирольской» шляпе, Василий Логинович — товарища сына, простоволосого, в расстегнутом черном пальто.

Значит, остался, подумал Василий Логинович.

Значит, останусь, решил окончательно Виленкин.

— Как поживает няня?

— О—о, уже потеплее, — сказал Василий Логинович. — Нянька? Ничего. Еще крепкая. Нас с тобой переживет.