Варфоломеевская ночь - [12]

— Кто же такой этот опасный человек? — спросил Мержи, который, сам того не замечая, с живейшим любопытством относился ко всему, что так или иначе касалось графини де Тюржи.

— Это, — ответил ему Рейнси, — один из самых пресловутых наших «заправских хватов»; я охотно объясню вам, как провинциалу, значение этого слова. Заправский хват — это доведенный до совершенства светский человек, — человек, который дерется на дуэли, если другой заденет его плащом, если в четырех шагах от него плюнут, или по любому, столь же законному поводу.

— Коменж, — сказал Водрейль, — как-то раз затащил одного человека на Пре-о-Клер[19]. Снимают камзолы, обнажают шпаги. «Ведь ты — Берни из Оверни?» — спрашивает Коменж. — «Ничуть не бывало, — отвечает тот, — моя фамилия Вилькье, я из Нормандии». — «Тем хуже, — отвечает Коменж, — я принял тебя за другого, но, раз я тебя вызвал, нужно драться». И он тут же его уложил.

Каждый привел какой-нибудь пример ловкости или воинственного нрава Коменжа. Тема была богатая, и этого разговора хватило на столько времени, сколько нужно, чтобы выйти за город и дойти до гостиницы «Мавр», расположенной посреди сада, недалеко от места, где шла постройка замка Тюильри, начатая в 1564 году. Там сошлось много знакомых Жоржа и его друзей дворян, и за стол сели большой компанией.

Мержи, сидевший рядом с бароном де Водрейль, заметил, как, садясь за стол, тот перекрестился и, закрыв глаза, пробормотал следующую странную молитву: «Laus Deo, pax vivis, salutem defunctis et beata viscera virginis Mariae, quae portaverunt Aeterni Patris Filium»[20].

— Вы знаете латынь, г-н барон! — спросил у него Мержи.

— Вы слышали мою молитву?

— Да, но, признаться, не понял ее.

— Сказать по правде, я не знаю латыни и не слишком хорошо понимаю, что означает эта молитва; но меня научила ей одна из моих тетушек, которой эта молитва всегда помогала, и, с тех пор как я ею пользуюсь, она оказывает только хорошее действие.

— Вероятно, это латынь католическая, и потому для нас, гугенотов, она непонятна.

— Штраф! Штраф! — закричали разом Бевиль и капитан Мержи.

Мержи подчинился без спора, и на стол поставили новые бутылки, не замедлившие привести компанию в хорошее настроение.

Вскоре разговор принял более громкий характер, и Мержи, воспользовавшись шумом, начал беседовать с братом, не обращая внимания на то, что происходит вокруг.

К концу второй смены блюд их a parte[21] было нарушено неистовым спором, только что поднявшимся меж двумя из сотрапезников.

— Это — ложь! — закричал шевалье де Рейнси.

— Ложь? — повторил Водрейль. И лицо его, бледное от природы, совсем помертвело.

— Она — самая добродетельная, самая чистая из женщин, — продолжал шевалье де Рейнси.

Водрейль, горько улыбнувшись, пожал плечами. Взоры всех были устремлены на действующих лиц этой сцены, и все, казалось, соблюдая молчаливый нейтралитет, ожидали, чем кончится ссора.

— В чем дело, господа? Из-за чего такой шум? — спросил капитан, готовый, по своему обыкновению, противиться всякой попытке нарушить мир.

— Да вот наш друг шевалье, — спокойно ответил Бевиль, — уверяет, что Силери, его любовница, — чистая женщина, между тем как наш друг Водрейль утверждает обратное, зная за ней кой-какие грешки.

Общий взрыв смеха, сейчас же поднявшийся после такого объяснения, усилил ярость де Рейнси, с бешенством смотревшего на Водрейля и Бевиля.

— Я мог бы показать ее письма, — сказал Водрейль.

— Ты не сделаешь этого! — закричал шевалье.

— Вот как! — произнес Водрейль, засмеявшись недобрым смехом, — я сейчас прочту этим господам какое-нибудь из ее писем. Может быть, им известен ее почерк так же хорошо, как и мне; я вовсе не претендую на то, чтобы быть единственным человеком, осчастливленным ее записками и ее милостями. Вот, например, записка, которую я получил от нее не далее как сегодня.

Он сделал вид, будто шарит в кармане, желая достать оттуда письмо.

— Ты лжешь, лживая глотка!

Стол был слишком широк, и рука барона не смогла коснуться противника, сидевшего напротив.

— Я так вобью тебе обратно в глотку это оскорбление, что ты задохнешься! — закричал Водрейль. В подтверждение своих слов он запустил бутылкой в голову противника. Рейнси уклонился от удара и, впопыхах опрокинув стул, побежал к стене, чтобы снять висевшую там шпагу.

Все поднялись: одни — чтобы помешать драке, большинство — чтобы не попасть под руку.

— Перестаньте! Вы с ума сошли! — закричал Жорж, становясь перед бароном, находившимся ближе к нему. — Стоит ли друзьям драться из-за какой-то бабенки?

— Пустить бутылкой в голову — все равно, что дать пощечину, — холодно заметил Бевиль. — Ну, дружок шевалье, шпагу наголо!

— Не мешайте! Не мешайте! Расступитесь! — закричали почти все, находившиеся за столом.

— Эй, Жано, закрой двери, — небрежно произнес хозяин «Мавра», привыкший к подобным сценам: — если увидит патруль, это может помешать господам и повредить заведению.

— Неужели вы будете драться в столовой, как пьяные ландскнехты? — продолжал Жорж, хотевший оттянуть время. — Подождите по крайней мере до завтра.

— До завтра? Хорошо, — сказал Рейнси и сделал движение, чтобы вложить шпагу в ножны.