Ваниль - [31]

В доме было два этажа и внутренний дворик. Окна не выходили на улицу, и небо можно было увидеть только с террасы, когда рассветало. Именно здесь женщины торговца, как мы узнали потом, разговаривали с соседками. Был слышен смех, иногда споры, а в те дни, когда женщины не могли выйти на террасу, они общались, перестукиваясь через стену, и каждое число ударов означало особое сообщение.

На втором этаже находилась кухня, выходившая в длинный коридор, где, как у Али-Бабы, стояли кувшины, обернутые белой тканью. За ним шла гостиная, где хозяин принимал гостей или отдыхал после акта любви. Она была обставлена в местных традициях: диваны, богато расшитые подушки, низкий столик из чеканной меди и берберские ковры. Первый этаж оставили для четырех жен, живших в одинаковых комнатах: большая кровать, тканый ковер, зеркало и витраж, на котором Али мечом угрожал чудовищу.

Негритянка-домоправительница, которая отнеслась к нам тепло — очевидно, потому, что ей не с кем было поговорить, — рассказала, что Сиди (так звали судью) каждый день заказывал четыре сундука с одинаковыми припасами. Также раз в неделю каждая из его жен получала шкатулку с косметическими принадлежностями — карандашами для бровей, хной, розовой водой и отрезом ткани.

— Он должен быть справедливым и дарить одно и то же, — объяснила я Лейле.

Я поспорила, что он назначал любовные визиты так же аккуратно, и выиграла: негритянка призналась, что каждый полдень шейх обедал с той женой, которую навещал ночью, и можно было понять, чья наступала очередь, по заботам о внешности. Рано встав, супруга уходила в мавританскую баню, выходя оттуда изящной, ее кожа источала аромат мускуса, а глаза горели желанием. Часть дня она проводила, жуя ореховые листья, чтобы ее дыхание было свежим, а после полудня отдыхала и пила снадобья, аромат которых распространялся по всему дому.

— Какая гонка! — удивилась Лейла, в семье которой не было многоженства. — И Сиди занимается этим каждую ночь?

— Конечно, — ответила негритянка, — иначе распорядок нарушился бы, и все супруги были бы недовольны. — Только болезнь может приковать его к постели, но он обязан сразу же наверстать упущенное, когда выздоровеет.

Мы были представлены всем женам, но они не были с нами любезны и не выказали любопытства.

— Они грустят, потому что у них нет детей, — объяснила негритянка. — Это из-за Сиди. Но пусть бережется та, кто скажет об этом или взбунтуется — она закончит свои дни в доме напротив.

— Где напротив?

Выйдя на террасу, Шушана показала нам на большое богатое здание с маленькими щелями вместо окон и двумя деревянными дверьми с замками.

— Это дом Послушания.

— Что это? — спросила Лейла, не будучи знакомой с городскими обычаями.

— Место, где оказываются женщины, которые бунтуют, — лаконично ответила Шушана.

— Как беженцы Ишка? — спросила женщина.

— Разве что здесь несчастным дают шанс на искупление, — ответила я.

Домоправительница не уделила внимания сравнению и продолжила:

— Это особенность Рэя. Те, кто не принимает брак, осмеливается поднять голос на мужа или жаловаться на судьбу, рискует оказаться здесь взаперти. Здесь оказываются горячие головы, которые планируют побег, недостойные матери и даже избалованные женщины, которые отказываются готовить. Хуже всего тем, кто отказывается ублажать супруга в постели, не понимая, что за это они будут прокляты небесными ангелами.

Мы с Лейлой засмеялись, как заговорщицы. Негритянка ничего не поняла, но на этот раз чуть не рассердилась. Я успокоила ее, заверив, что наш смех не относился к ее словам, а касался старого разговора с моей дочерью.

Она спросила, заметили ли мы гиганта перед дверью, и добавила:

— Время от времени он отгоняет мужей, которые хотят поучить жену собственными руками. Внутри есть стражница, которая каждый вечер докладывает им. Бывает, что некоторые из заключенных отказываются от подарков, которые мужья приносят им, чтобы задобрить. Часто слышно, как плачут те, кто не хочет возвращаться домой.

— Я думаю, что все они в итоге возвращаются, — вздохнула Лейла. — Не просто так это место называют домом Послушания.

— Скажи лучше: дом преступлений сердца, когда оно больше не любит, тела, когда оно пресыщено, самой сущности женщины, когда она задыхается! — отрезала я.

Шушана кивнула, и на глазах моей подопечной выступили слезы.

Я подумала о том, что Лейла готова оплакивать чужое горе, и это поможет ей забыть о своем. Газель Зебиба, еще не разбираясь в том, что касалось тела и ума — когда речь не шла о ее запечатанном влагалище, — узнавала об испытаниях других девушек, как путешественник, увидевший новые земли и вернувшийся оттуда закаленным. Слыша рассказы о печальных судьбах других, она яснее поймет свою.

Вдруг я поняла, что серьезна до ужаса! Внутренний голос насмехался надо мной, и я услышала упрек: «Хватит, Зобида! Ты не станешь исцелять души или поучать, ты, всегда любившая кормиться молоком членов! Я тебя не узнаю, Зобида! Тебя ведь интересуют не зло и не добро, не так ли? Только наслаждение тела, когда оно взрывается, влагалище, когда из его влаги рождаются звезды, члены, когда на их головке вращаются кометы. Эй! Не беспокойся, Зобида! Благодаря любви душа будет очищена от преступлений и ужаса, как небо от болезни. И Рэй от диктатора».