Ваниль - [16]

Покраснев, Лейла выдавила из себя:

— У давильщика масла не было столько времени, как у вашего второго мужа — Бог возьми его душу, — чтобы все это увидеть.

Я не смогла понять ее интонацию. Была ли это ирония со стороны Лейлы или девушка владела редкой для нас вещью — способным рассуждать умом?

Я сказала с двусмысленностью, которая показалась мне подходящей:

— Ему требовалось влагалище, а мне член. Ничего больше.

***

День подходил к концу, когда мы вышли к большой оливковой роще. Человек, ехавший на нагруженном сундуками муле, показал нам холм в виде полумесяца, пристроившийся к маленькой деревне. Он продал нам две бараньи шкуры и матрас за несколько дирхамов.

— С этим вы сможете продержаться. Здесь даже ночью не холодно.

И прежде чем я спросила, он добавил:

— Не ищите убежища в деревне наверху. Там нет ни одной живой души.

— Она покинута?

— Рассказывают, что ее разорили вороны какого-то неизвестного вида, большие, как ястребы, с острыми, как копья, клювами.

— Это ужасно, — сказала Лейла. — Какое несчастье!

— Заслуженное несчастье! — твердо сказал человек, вытаскивая свой выпачканный в табаке шарф. — Жители были безумны и беззаботны. Они почитали языческую богиню, какую-то Финус. Мы мусульмане, а не идолопоклонники! Эти отступники воздвигли на улице статую волшебницы и вместо того, чтобы преподавать мальчикам Коран, читали им стихи, будто наши дети должны учиться любви вместо религии! Хуже того, они заменили пятничную молитву ораторскими состязаниями и вывешивали поэмы, признанные самыми красивыми, на стены мечети. Наш великий муфтий сказал, что это харам[4]. Поэты — люди без веры и закона, и поэтические соревнования запрещены, потому что они напоминают Джахилийю[5], хаос, который существовал до Пророка, да благословит его Бог!

Мы слушали молча, но он и не ждал ответа. Он лукаво припугнул нас:

— Если, несмотря ни на что, решите провести ночь в этих руинах, не бойтесь: вы будете не одни.

Я подумала о джиннах и душах мертвых, которые должны были бродить в темноте. Он поправил:

— Это совсем другая компания!

И, видя наше недоверие, добавил:

— Вы в долине Слез.

— А как называется деревня наверху? — спросила Лейла.

— Ишк[6], — ответил он, засмеявшись, прежде чем поднять свой шарф и проворно удалиться, похлопывая мула по бокам.

Я положила наши вещи под миндальное дерево и поднялась к руинам.

Деревня была испещрена тупиками и улочками, огибающими сгоревшие рощицы, и аллеями, полными дуплистых деревьев. Разбитые ступеньки вели к лабиринтам, затем пропадали, как по волшебству. То там, то здесь были видны остатки садов, которые, должно быть, пышно цвели. Только одно оливковое дерево, как знак, росло посреди двора, с узловатым стволом и неживыми листьями. Карнизы валялись на земле, как отрубленные головы, недалеко от маленьких желобков, в которых остались только воспоминания о воде. И вероятно, о радости.

Я нашла Лейлу у входа в деревню. Она наклонилась над маленьким ручейком, без сомнения последним, где еще текла слабая струйка воды. Девушка, сняв покрывало, проводила руками по распущенным волосам, окрашенным солнцем в красивый рыжий оттенок. Эта ослепительная красота странно спорила с ужасающим запустением деревни.

— Ну? Ты рада узнать, что у тебя есть лицо и им приятно любоваться?

Казалось, ее не задели мои слова, и, когда Лейла повернулась, я заметила, насколько красива ее улыбка. Больше того. Улыбка соблазнительной чистоты. Я вспомнила выражение ее глаз, когда пастух делал девушке комплименты, и подумала, что в улыбке Лейлы, как и в глазах, пряталось удовольствие. Ее губы, очерченные и сочные, как спелый плод, призывали вступить с ней в связь!

Я не ошиблась в том, что сама ее природа вызывала желание. Все в Лейле говорило о любви, пусть она не знала об этом и не могла контролировать, ее сладострастие рождалось из самой невинности. Ее тело звало, как жертвоприношение, и ее улыбка говорила об этом больше, чем ее миндалинка. Даже я, созданная Богом женщиной, могла соблазниться этой улыбкой, которая приоткрывала дверцу наслаждений и побуждала меня мечтать о ее зернышке и грудях, которые прорисовывались под джеллабой, как два спелых граната.

Я отвела взгляд, проклиная дьявола, рождавшего преступные идеи и дурные мысли.

Пока мы поднимались к Ишку, я удивлялась своему смущению, которое испытывала в первый раз. Раньше я любила только мужчин, и мне не пришла бы в голову мысль искать удовольствия у женщин, не из чрезмерной стыдливости — это мне никогда не было свойственно, — а потому, что ведь вступать в связь со своим же полом скучно! В моем теле были заключены тела всех женщин. В нем было столько грудей, животов, поясниц и щелей, жаждущих быть наполненными, увлажненными, испробованными, что мне потребовались бы еще века, чтобы насытиться. По какой-то странной прихоти судьбы, мучая мое тело и душу, муж не вселил в меня отвращение к мужчинам, не отнял у меня вкуса к ним, впечатав его в кожу, как раны, заставив меня все время желать мужчину.

Я решила, что мгновение слабости не лишит меня светлой дороги, которая до этого момента вела меня к небу и приводила к порогу рая. Я не поменяю член на влагалище. Даже на принадлежащее Лейле!