Ванёк-дурак - [5]

«Будя дёргаться, иуды.

Быстро сели. Вот посуды».

Дурни мигом проскочили

И посуды осушили;

Пять солдат за ними тут

С бранью пленника ведут.

Громче всех его ругал

Их седой глухой капрал.

Только пленник был спокоен,

Смел, уверен, статен, строен.

В меру весел и плечист,

И умён, и мускулист.

А лицом – ну так пригож,

Что на ангела похож.

Кто же этот паренёк?

Ванька! Но не дурачок.

День назад его схватили

И на дыбу поместили

Там прошёл красавец наш

Косметический массаж.

Враз палач, мордатый жлоб,

Выправил кувалдой горб.

Растянул цепями ноги

И избавил от изжоги,

В рот залив котёл свинца.

После тело молодца

Окатил густой смолою.

Погань вместе с бородою

И другим уродством спала,

И лицо прекрасным стало.

Просветлело, побелело

И как будто поумнело

Царь на пленника взглянул

И от подлости икнул:

«Это что за басурман?»

Лыков выдохнул: «Иван».

Царь привстал, прищурил глаз:

«Что? Тот самый дуропляс?»

«Да, царь-батюшка, тот самый».

«Что ты врешь, кафтан дырявый.

Этот смерд, ядрёна вошь,

Аж до мерзости пригож.

Где на нём следы от мук,

От умелых ног да рук.

Раны, где и где кровища,

Волдырей смердящих тыща?

Что ж я вижу? Этот вид

Мне испортил аппетит».

Царь уже вовсю кипел.

Федя к Лыкову подсел.

На колени тот упал,

Завопил, запричитал:

«Нет вины моей ни грамма,

Уж пытали мы Ивана!

Били палками, цепями

И дубовыми дверями,

Жгли железом и смолой,

И свинцом, а он живой.

Восемь палачей сменили,

Всех их на кол посадили.

Нету боле палачей,

Но целёхонек злодей».

Царь от злости покраснел

И на Федю поглядел.

Федя радостно поднялся,

Потянулся, почесался

Лавку с пола приподнял

И к Ивану поскакал.

Хорошо ударил Федя,

Он пинком таким медведя

Враз прибил бы наповал.

Но Ванюша устоял.

Гости этому дивились

И, как водится, крестились.

Царь на миг остолбенел

И на Федю заревел :

«Что ж ты, морда, козни строишь?

Пред людьми меня позоришь?

Сделай дело без помех».

Тут раздался чей-то смех.

И какой-то старичок,

Неказистый, как сморчок,

Весь лохматый, длинноносый

Без порток и даже босый,

Влез в закрытое окно

И сказал: «Давным-давно

Здесь свершилось преступление.

Я пришел дать объяснения».

Царь вовсю разволновался;

Обыкался, оборался,

Старичка велел схватить

И немедленно казнить.

Стража двинулась на деда,

Но за тем была победа.

Дед спокойно всех солдат

Уложил у стенки в ряд.

После к Ваньке подвалил,

От цепей освободил,

К Феде тихо повернулся

И хитро так улыбнулся:

«Здравствуй, Федя, милый брат.

Что не весел? Аль не рад?»

Царь тем временем бесился,

Головой о стенку бился,

Бил посуду, лил вино,

Посох выкинул в окно.

Гости этому внимали

И, как водится, дрожали.

Наконец угомонился,

Снова к Феде обратился:

«Череп, мол, разбей врагу».

Федя пискнул: «Не могу».

На колени опустился

И юлою закрутился.

А когда остановился,

Тоже в деда превратился.

Тот же взгляд и тот же нос,

Так же мал и так же бос.

Свистнул, дико завизжал,

Прыг в окно и убежал.

Гости выдыхнули: «Чудо!»

Царь обиделся: «Паскуда».

Водки треснул, закусил,

В угол сел и загрустил.

Леший на стол взгромоздился

И к боярам обратился :

«Тридцать восемь лет назад

Во дворец мой младший брат,

Федин лик, приняв, пробрался,

Огляделся, оклемался

И прижился. Опосля

Выкрал царское дитя.

В лес дремучий утащил,

А в палаты поместил

Между тем дитя другое,

Кровожадное и злое,

И тупое, словно дрын.

Это был внебрачный сын

Бабки Ёжки и Кощея».

«Удавить его, злодея!» -

Никон сдуру завопил.

Лыков клич сей подхватил.

И другие поддержали,

С мест проворно повскакали,

Царя батюшку свалили

И чем бог послал лупили :

Табуретом, черпаком,

Канделябром, каблуком.

Никон в ход пустил кадило,

Лыков самовар и шило.

Царский лекарь – купорос,

Повар – золотой поднос.

Шут – помойное ведро,

Бравый генерал – ядро.

Писарь – перья и чернила,

Конюх – вожжи и удила.

Бритву – царский брадобрей.

Плотник не жалел гвоздей.

В общем, всякий постарался.

За обиду отыгрался.

От царя остался блин

Да зубов гнилых аршин.

Гости враз повеселели

И десерт подать велели.

Снова ели, снова пили

И о прошлом говорили.

Федю лихом поминали,

Всех невзгод ему желали

И жалели, что зазря

Столько горя от царя

Самозванного хлебали,

Но меж тем, конечно, знали,

Царь был, в общем, неплохой,

Ну и что, что малость злой,

Ну и что, что портил рожи,

Вынимал тела из кожи,

Невиновных убивал,

Барахлишко изымал,

Терема в столице жёг,

Но зато был крут и строг,

Заграница вся дрожала,

Чернь за бога почитала.

И безропотно и в срок

Пятачки несла в налог.

Вечерело, час пробил,

Леший вновь заговорил :

«Гости, вам открою я

Настоящего царя».

С мест бояре повскакали,

Загудели, заорали :

«Где он? Кто он? Покажите!»

Леший молвил: «Погодите.

Всё открою, дайте срок.

Погодите лишь чуток.

Я уже тут говорил,

Что мой братец натворил.

Царское дитё украл,

В тёмной чаще передал

В руки злой Яге, она

В колдовстве была сильна.

Над царевичем склонилась,

Засвистела, закружилась,

Заклинанье прочитала

И дитё уродцем стало.

После ведьма учудила:

То уродство поместила

В бочку с брагой и потом

Отнесла в торговый дом.

Боле вас томить не станут

Леший подошел к Ивану

Низко в пояс поклонился:

«Вот ваш царь!» – и прослезился.

Первым Лыков подбежал,

Ваньке ноги целовал,

После вёл такие речи:

«Дескать, с самой первой встречи,

Как Ивана увидал,

Сразу в нём царя признал».

Никон не сдержался, встал :

«Врёт, паскуда, врёт, нахал,

Врёт, иуда, это я