Ван Гог. Жизнь. Том 1. Том 2 - [505]

Коллапс последовал в течение нескольких дней. 12 октября 1890 г. Тео поступил в парижскую больницу. Два дня спустя его перевели в частную лечебницу в Пасси, курортном пригороде столицы, куда не далее как минувшим летом он приезжал на отдых. Тео следовал по стопам Винсента. Но были и отличия. Имея более хрупкую конституцию, не только физическую, но и душевную, Тео был заключен в больничные стены в состоянии куда более плачевном, чем когда-то его брат. Временами с ним случались приступы паралича, поражавшие все тело. Периодически он впадал в буйство, кидаясь мебелью и разрывая на себе одежду с такой яростью, что приходилось усмирять его хлороформом.

Тео Ван Гога наблюдали не интерны, вроде Феликса Рея, но лучшие врачи Франции. Частная лечебница доктора Антуана Бланша была именно таким санаторием, которым Винсенту представлялся Сен-Поль, Пасси – шикарным курортом, каким когда-то был Гланум. Бланш, профессиональный психиатр, был не только отцом известного художника, но и коллегой Жана Мартена Шарко, гиганта французской неврологии, учителя самого Фрейда.

Винсент был совершенно один в Арле и Сен-Реми – у постели Тео собралась целая компания родственников и друзей. Из Лейдена приехала Вил – мать передавала, что чрезвычайно обеспокоена самочувствием ее «радости и гордости». Из Гааги примчался заклятый враг Винсента Х. Г. Терстех. Не откликнулся только Гоген – он боялся, что сумасшествие братьев Ван Гог дурно скажется на его собственной репутации и помешает его амбициозным замыслам основателя художественного движения. Безумие Тео «для меня чертова неудача», жаловался Бернару Гоген, который начал искать другие источники финансирования своей новой затеи – Таити, триумфа в тропиках.

Бернар же видел себя совершенно иначе – в качестве скорбящего собрата Тео, апологета Винсента и главного автора жизнеописаний обоих братьев. План Бернара организовать ретроспективу творчества Винсента в память о Тео вызвал резкие упреки из Ле-Пульдю (очередного пристанища Гогена): «Какая бестактность!» Последовавшая вслед за этим борьба за место в художественном мире будет занимать обоих художников до конца карьеры. Остальные представители живописного авангарда, знакомые с Тео, вслед за Камилем Писсарро повторяли в потрясении: «Никто не сможет заменить беднягу Ван Гога… Для всех нас это огромная потеря».

Помимо хора сочувствующих, у Тео было еще кое-что, чего был лишен Винсент: заботливая и преданная супруга. Йоханна Бонгер боролась за здоровье и репутацию мужа самоотверженнее, чем кто бы то ни было, и ее борьба намного пережила самого Тео. Йоханна отказалась верить врачам в лечебнице Бланша, когда те сообщили ей, что паралич и деменция Тео были результатом сифилиса. Она не признавала диагноз и лечение. «[Йо] не может принять то, что с ним делают, – в отчаянии сообщал ее брат Андрис, – и постоянно требует чего-то другого, поскольку думает, будто лучше знает Тео и лучше понимает, что ему нужно». Со всех сторон ей советовали оставить надежду, но Йоханна была непреклонна. Тео уверил супругу, что источником всех его горестей стали чувствительные «нервы» и скорбь по ушедшему брату, и теперь Йоханна вообразила, что мужу может помочь гипноз. Она призвала в лечебницу голландского писателя и психиатра Фредерика ван Эдена. Молодой и харизматичный ван Эден проповедовал мистическую братскую любовь, способную даровать надежду в мире, лишенном веры. В конце жизни идеи Эдена привлекали и Винсента.

В Пасси Тео пробыл всего месяц, затем Йоханна, с одобрения ван Эдена, договорилась, чтобы мужа перевели в лечебницу в голландском Утрехте. Мучительное путешествие на поезде – в смирительной рубашке и в компании охранников – таким оказалось окончательное возвращение на север, о котором так часто грезил Винсент. Йоханна ехала тем же поездом вместе с сыном. На несколько месяцев она обосновалась в городке Буссум, в тридцати с лишним километрах от Утрехта, где жил ван Эден (там он впоследствии учредит утопическую коммуну). 18 ноября Тео прибыл в лечебницу в печальном состоянии: всклокоченный, агрессивный, он невнятно бормотал на смеси нескольких языков, страдал недержанием, практически не мог самостоятельно передвигаться и ответить даже на простейшие вопросы: как его имя, где он находится и какой на дворе день.

Следующие два месяца Тео провел в изоляции и заточении, переживая то же, что и Винсент в Арле, а затем в Сен-Реми. Дневной бред и галлюцинации, состояние ступора, в которое он погружался после приема лекарств, сменялись долгими ночами беспокойного мучительного сна или бессонницей. Тео часами сидел в обитой войлоком палате и яростно спорил сам с собой на нескольких языках. Записи в истории болезни свидетельствуют, что он то был «жизнерадостным и активным», то вдруг становился «вялым и сонным». Периодически хрупкое тело с ног до головы сотрясала дрожь – приступы паралича были почти неотличимы от эпилептических припадков. Взгляд, тембр голоса, весь характер внешности – все становилось вдруг неузнаваемым, словно Тео подменяли другим человеком: утонченный торговец искусством теребил нижнее белье, рвал простыни, вытаскивал солому из матраса. Надзирателям приходилось надевать на пациента смирительную рубашку и насильно давать ему успокоительное.