Вампиры пустыни - [73]
Не знаю, в котором часу аромат пробудил меня, но вся комната была пропитана им. Это были не благовония и не запах влажной земли и раскрывшихся цветов — скорее, запах чего-то неприятного и, я уверен, гниющего. Но в тот момент я об этом не думал: запах, пока я его чувствовал, опьянял меня. В этом и состояло самое страшное. Говорю вам, я лежал в постели и наслаждался этим ароматом. Я упивался им, катался по кровати взад и вперед, как собака, почуявшая запах падали. Все мое тело словно впитывало отравленный воздух всеми порами и каждым квадратным сантиметром кожи; по ней бегали мурашки, мышцы подрагивали и весь я, с ног до головы, испытывал такой изысканный восторг и экстаз, что и описать не могу.
Всю ночь я пролежал, ощущая вокруг это море восхитительного аромата. Внезапно забрезжил утренний свет и в соседних комнатах завозились жильцы. Запах исчез. Я чувствовал себя слабым и разбитым. От слабости меня вырвало, и я не смог выйти к завтраку. Как раз тогда я понял, что всю ночь наслаждался ароматом гниения, чем-то несказанно зловонным, но показавшимся мне желанным и нестерпимо нежным. Поэтому я и пришел к вам.
Он в изнеможении откинулся назад. Я не знал, что сказать. Как я упоминал, до прихода Мейсона я читал «Лань в Гайд-парке». Если вы знакомы с этой книгой, вы должны помнить, что в одном из разделов говорится о чувстве обоняния у животных. По странному совпадению — если что- либо в нашем мире можно назвать лишь «совпадением» — я читал именно эти страницы, а также некоторые отрывки, посвященные обсуждению сновидений. Прибегнув к объяснению Хадсона, я успокаивающе сказал:
— Случай редкий, но вполне объяснимый. Я полагаю, что вы кое-что знаете о природе снов. Допустим, спящий укололся булавкой. Следует сон, который как бы истолковывает укол. Человеку снится, что он в жаркий летний день бродит по лесу, хочет отдохнуть и растягивается в тени на траве; он отдыхает и, может быть, дремлет, но внезапно его беспокоит тихий шелестящий звук. Он оглядывается по сторонам и видит, что к нему, приподняв голову, скользит по траве ядовитая змея. Змея жалит его в руку и от боли спящий пробуждается. Понимаете, укус становится кульминацией драматической сцены, что разыгрывается, как кажется спящему, на протяжении некоторого времени; и однако, весь сон, все чувства, мысли и действия сновидения начинаются и заканчиваются в момент укола булавкой.
— Но что общего между вашим примером и моим случаем? — спросил он.
— Все, — с наигранной уверенностью ответил я. — В вашем случае булавкой послужил запах. Какой-то незнакомый аромат достигает чувствительных клеток ваших ноздрей и вы мгновенно оказываетесь в сновидении, в кошмаре, объясняющем запах. Поскольку причиной сновидения явился не булавочный укол, а запах, события в вашем сне заняли больше времени.
Его лицо чуть порозовело.
— А мне-то казалось, что я все это время совсем не спал, — медленно сказал он. — Теперь я не сомневаюсь, что это была только иллюзия. Спасибо, доктор, вы мне очень помогли. Но вы уверены…
— Абсолютно, — коротко ответил я, хотя не был уверен ни в чем, кроме успокоительного влияния своих слов. — Сегодня прохладней. Лучше вам будет спать, закрыв на ночь окно и фрамугу, чтобы тревожащий вас запах не проникал в комнату. Я выпишу вам снотворное, и спать вы будете спокойно. Больше ни о чем не беспокойтесь.
«Странный случай», — подумал я, когда он ушел. Но я и представления не имел, насколько странным был случай, до тех пор…
Доктор помедлил, вновь раскуривая трубку.
— Если бы я только знал тогда то, что знаю теперь! Но я был молод и неопытен. Верно, у меня были книги, но написанное в них оставалось для меня тайной за семью печатями. И казалось абсурдным связывать… К тому времени я повидал немало странных экспериментов, тщательно изучил древнюю мудрость загадочных манускриптов, но не понимал, какая страшная явь кроется за многими оккультными символами и аллегориями. Я почти сумел убедить себя, что пережитое Лемюэлем Мейсоном было лишь ночным кошмаром, и был поражен, когда он на следующее утро ворвался ко мне. Он был близок к истерике, на лице отражался ужас. Я заставил его проглотить приличную порцию виски.
— Что с вами? — спросил я.
— Господи, доктор, этот запах!
— Что-о?
— Запах вернулся.
— Продолжайте.
— Он вернулся, зловонный и гнилостный. Но на сей раз я не просто обонял его, я его слышал и осязал…
— Спокойней, друг мой, спокойней!
— Налейте мне еще. Господи Боже! Запах все шептал и шептал. Но что шептал? Не помню. Все слилось в экстазе безумия. Погодите! Мне запомнилось одно слово.
Дрожащими губами он произнес имя, заставившее меня вздрогнуть. Нет, я не скажу, что это было за имя. Не стоит человеку слышать определенные вещи. Но я встречал это имя в книгах. Я схватил Мейсона за плечи и грубо затряс. И тогда, тогда…
— Я осязал это, чувствовал всю ночь, поверьте. Чувствовал тело, длинное и гибкое, холодное и чешуйчатое — тело змеи, но одновременно и женщины. Я обнимал его и ласкал… О, это было чудесно, чудесно — и невыразимо гадко!
Весь дрожа, он упал в кресло.
— А теперь, — сказал доктор, — я должен признаться в своем преступном поведении. Хотя я сознавал, что этому человеку грозит опасность, я убедил его провести еще одну ночь на прежнем месте. Я был молод, вспомните. Я решил, что смогу воспользоваться случаем и непосредственно изучить неведомое явление. К тому же я верил, что смогу защитить его от беды. Ограниченные познания, — медленно изрек доктор, — чрезвычайно опасны. Тогда я не знал, что за определенной чертой всякое сопротивление прекращается. Ни зверь, ни человек не может считать себя в безопасности, спасение только в бегстве… А Лемюэль Мейсон уже пересек эту черту.
