Вампиры - [19]

Интересно, приходил ли сюда хоть кто-нибудь из родных? И вообще: остался ли еще хоть кто-то в стране? Сестрица вечно грозилась уехать — рвануть в Новую Зеландию и начать все с начала. Мамаша, должно быть, как раз разводится с четвертым мужем, стерва несчастная, хотя, возможно, ее стоило бы пожалеть. Эта женщина вечно трещала без умолку только для того, чтобы скрыть патологический страх.

А вот и надгробие, которое он искал. И в самом деле: из урны, стоящей на зеленом мраморном щебне, торчали свежие цветы. Этот старый пердун полеживал тут и любовался видом, не оставаясь при этом без внимания. Видимо, кто-то — наверное, сестра — приходил сюда в поисках утешения. Гэвин провел пальцами по надписи. Имя и дата: какая пошлость. Ничего особенного. Хотя именно так и должно было быть: ведь и сам отец не отличался ничем особенным.

Гэвин вглядывался в камень, и вырезанные на гладкой поверхности слова стали переливаться через край. Ему показалось, будто отец, свесив ноги, сидит на краю могилы, откидывая волосы рукой на сверкающую лысину и притворяясь, по своему обыкновению, будто ему есть дело.

— Ну, и что скажешь?

Отец был не слишком впечатлен.

— Пустышка, верно? — признался Гэвин. Ты сам сказал, сынок.

— Зато я всегда был осторожен, как ты меня учил. Никаких внебрачных детей, которые будут потом меня разыскивать.

Чертовски рад.

— Да и что бы они во мне нашли, верно?

Отец высморкался и трижды утер нос. Сперва слева направо, потом опять слева направо и наконец справа налево. Совсем не изменился. А потом он тихонько улизнул.

— Хрен старый.

Игрушечный поезд, проносящийся мимо, издал протяжный гудок, и Гэвин отвел взгляд от могилы. В двух ярдах от него неподвижно стоял он сам — собственной персоной. На нем была та же одежда, что и неделю назад, когда он покинул квартиру. От постоянной носки она измялась и потерлась. Но тело! О, это тело словно светилось изнутри, оно было прекраснее, чем его собственное, даже в лучшие времена. Оно почти сияло в блеклом моросящем свете; и слезы, покрывавшие щеки двойника, только придавали выразительности его чертам.

— Что случилось? — спросил Гэвин.

— Не могу удержаться от слез, когда прихожу сюда, — перешагивая через могильные холмики, оно направилось к Гэвину, с шорохом ступая по гравию и бесшумно — по траве. Так похоже на реальность.

— Ты уже бывал здесь?

— Конечно, множество раз, все эти годы…

«Все эти годы»? Что оно хочет сказать, «все эти годы»? Неужели оно оплакивало здесь свои жертвы?

И будто в ответ:

— Я навещаю отца. Два, иногда три раза в год.

— Но он не твой отец, — возмутился Гэвин, которого эта ложь почти позабавила, — а мой.

— Я не вижу слез на твоем лице, — возразил двойник.

— Зато я чувствую…

— Ничего ты не чувствуешь, — сказало ему его собственное лицо. — Говоря откровенно, ты не чувствуешь ровным счетом ничего.

И это была правда.

— В то время как я… — и тут слезы у двойника полились ручьем, потекло из носа, — я буду скучать по нему до самой смерти.

Существо явно играло, иначе и не могло быть, но почему же тогда в глазах его светилось такое горе и почему его черты так уродливо искажались, когда оно плакало? Гэвин редко давал волю слезам: ему казалось, что, плача, он выглядит глупо и беззащитно. Но двойник его даже радовался слезам, гордился ими. Для него это был момент триумфа.

Но даже теперь, понимая, что двойник обскакал его, Гэвин не испытал ничего, даже отдаленно напоминающее горе.

— Ради бога, — сказал он, — если хочешь, истекай тут соплями. Мне не жалко.

Но существо, казалось, не слышало.

— Ну почему это так больно? — вопросило оно после некоторого молчания. — Почему именно чувство потери делает меня человеком?

Гэвин пожал плечами. Что может он знать о великом искусстве быть человеком? Существо утерло нос рукавом, всхлипнуло и попыталось улыбнуться сквозь слезы.

— Прости, — сказало оно, — я веду себя по-идиотски. Извини, пожалуйста.

Оно глубоко вздохнуло, стараясь взять себя в руки.

— Все в порядке, — ответил Гэвин. Эта сцена привела его в замешательство, и ему не терпелось уйти. — Твои цветы? — поинтересовался он, отворачиваясь от могилы.

Существо кивнуло.

— Он терпеть не мог цветов.

Оно вздрогнуло.

— А-а-а.

— Да ладно, разве он знает?

Гэвин больше не оглядывался на истукана, просто отвернулся и пошел по тропинке, бегущей вдоль церкви. Через пару ярдов существо окликнуло его:

— Дантиста не посоветуешь?

Гэвин усмехнулся и пошел дальше своей дорогой.

Приближался час пик. Церковь стояла возле дороги, ведущей в пригород, которая уже была забита движущимися машинами: наверное, сегодня пятница, и самые первые беглецы спешили по домам. Ярко вспыхивали огни, голосили гудки.

Гэвин вступил в самую гущу потока, не глядя ни налево, ни направо, не обращая внимания на визг тормозов и проклятия, — и пошел навстречу движению так, будто решил прогуляться по открытому полю.

Проезжавшая мимо машина зацепила его ногу на полном ходу, другая чуть не врезалась в него. Их стремление попасть куда-то, приехать туда, откуда им не захочется тут же уехать вновь, было смехотворно. Пусть себе злятся на него, пусть ненавидят его, пусть кидают беглые взгляды на его стершееся лицо и с неспокойным чувством едут домой. Если обстоятельства сложатся удачно, то кто-нибудь из них запаникует, вильнет вбок и задавит его. Будь что будет. Отныне он целиком во власти случая, чьим знаменосцем он вполне смог бы стать.