Вампирские хроники: Интервью с вампиром. Вампир Лестат. Царица Проклятых - [561]

Они испытывали облегчение оттого, что Вампир Лестат погиб на страницах газет, что паника после концерта была позабыта. Никаких доказательств смертей, никаких настоящих телесных повреждений, каждому уплачена кругленькая сумма, группа, получившая мою долю, снова гастролирует под старым именем.

А беспорядки – краткая эра чудес – тоже были забыты, хотя удовлетворительного объяснения им так и не нашли.

Нет, хватит откровений, разрушений, вмешательств, это всеобщая клятва, и пожалуйста, прикрывайте убийства.

Это они пытались вбить в голову исступленному Дэниелу – ведь даже в огромных гноящихся городских джунглях вроде Майами необходимо принимать все меры предосторожности в том, что касается останков наших жертв.

Ах, Майами. Я снова слышал негромкий рокот множества отчаявшихся смертных, шум больших и маленьких машин. До этого я лежал на диване, как камень, и погружался в городские голоса. Я имел возможность управлять этой способностью, просеивать их, выбирать, усиливать хор различных звуков. Но я уклонился, так как не мог пользоваться ею с уверенностью, равно как не мог применять свою новую силу.

Да, но мне было хорошо рядом с этим городом. Мне нравились его непрочность и блеск, старые отели, похожие на лачуги, и сверкающие высотные здания, его знойный ветер, его вопиющий упадок. Я слушал непрекращающуюся городскую музыку, тихий пульсирующий напев.

– Что же ты туда не съездишь?

Мариус.

Я поднял глаза от компьютера. Медленно, чтобы поизводить его, хотя среди бессмертных человека терпеливее не найти.

Он прислонился к косяку выходящей на террасу двери, скрестив руки на груди. За ним сияла панорама огней. Было ли что-нибудь подобное в древнем мире? Вид электрифицированного города, набитого башнями, раскаленными, как решетка старого газового камина?

Он коротко подстриг волосы и надел простой, но элегантный костюм двадцатого века: серый шелковый блейзер и брюки, а красным элементом – без него он не мог обойтись – на сей раз была водолазка.

– Я хочу, чтобы ты отложил книгу и спустился к нам, – сказал он. – Ты сидишь взаперти больше месяца.

– Я иногда выхожу, – ответил я. Мне нравилось смотреть на него, на его неоново-голубые глаза.

– Эта книга, – сказал он. – Зачем она? Хоть это ты мне скажешь?

Я не ответил. Он сделал более настойчивую попытку, хотя и тактично:

– Разве песен и автобиографии недостаточно?

Я пытался решить, почему у него такой дружелюбный вид. Может быть, причиной тому крошечные линии, которые все еще иногда возникали вокруг глаз, небольшие складки кожи, появлявшиеся, когда он начинал говорить?

Большие, широко раскрытые глаза, как у Хаймана, производили удивительное впечатление.

Я опустил глаза к экрану компьютера. Электронное отображение языка. Почти закончил. Все они знали об этом, все время знали. Поэтому они добровольно предоставили мне столько информации: стучались, входили, рассказывали, уходили.

– Так зачем об этом говорить? – спросил я. – Я хочу записать все, что случилось. Ты знал об этом, когда рассказывал о тех событиях, которые были известны тебе.

– Да, но для кого ты это записываешь?

Я снова вспомнил фанатов в зрительном зале, известность и те отвратительные моменты в деревнях, когда я, безымянный бог, стоял рядом с ней. Несмотря на ласкающее тепло и на бриз, дувший с воды, мне вдруг стало холодно. Неужели она была права, считая нас алчными эгоистами? Или когда называла эгоистичным наше желание оставить мир таким, как есть?

– Ты знаешь ответ на этот вопрос, – сказал он. Подошел ближе и положил руку на спинку моего кресла.

– Это была глупейшая мечта, правда? – спросил я. Мне было больно говорить об этом. – Ее нельзя было бы воплотить в жизнь, даже если бы мы объявили ее богиней и подчинялись бы любому приказу.

– Это было безумие, – ответил он. – Ее бы остановили и уничтожили быстрее, чем она воображала.

Молчание.

– Миру она была не нужна, – добавил он. – Вот чего она никогда не поняла бы.

– Я думаю, что в конечном счете она это знала, ей не было места, не было возможности приносить пользу, оставаясь самой собой. Она поняла это, заглянув в наши глаза и увидев стену, которую ни за что не смогла бы пробить. Она так тщательно планировала свои явления, выбирала столь же примитивные и не подвергшиеся изменениям места, как и она сама.

Он кивнул:

– Я же говорил, что ты знаешь ответы на свои вопросы. Так почему бы тебе не перестать задаваться ими? Почему запираешься от нас и сидишь наедине со своим горем?

Я не отвечал. Я увидел ее глаза. «Ну почему ты не можешь в меня поверить?»

– Ты простил меня за это? – внезапно спросил я.

– Ты здесь ни при чем, – ответил он. – Она ждала, прислушивалась. Рано или поздно что-то затронуло бы в ней волю к жизни. Она всегда была опасна. То, что она проснулась именно в этот момент, – такая же случайность, как и наше начало. – Он вздохнул. В его тоне появились горькие нотки, как в первые ночи, когда он тоже оплакивал ее. – Я всегда знал об этой опасности, – пробормотал он. – Может быть, мне хотелось верить в то, что она – богиня, пока она не пробудилась. Пока не заговорила со мной. Пока не улыбнулась.

Он снова отключился, вспоминая тот момент, когда начал падать лед, надолго захвативший его в холодный плен.