Вампир - [25]

А толпа все увеличивалась, плыла как лавина, множась шумными притоками из боковых улиц, заливала всю Оксфорд-стрит бесчисленным морем голов, волнующихся и кричащих. Тысячи газет развевались над головами, сотни кебов и омнибусов, зажатых давкой, раскачивались над толпой, а с крыши почти каждого омнибуса кричал какой-нибудь человек, стараясь подчинить себе непрекращающийся шум, тысячи шляп подымались вверх и тысячи глоток ревели изо всех сил не переставая. Хаос усиливался еще более: с верхнего конца улицы приближались гудящие, могучие звуки труб. Но Зенон ничего этого не видел, в глазах у него все еще плясали голые окровавленные тела, он слышал над собой свист бамбука, невольно ежась и как бы сторонясь удара, и тревожно затаенными взглядами все еще следил за ее длинной шеей и вырвавшимися из-под повязки рыжими волосами.

«А может, это не она? — вдруг подумал он, с трудом отрываясь от кошмарного видения. — Ведь у меня нет никаких доказательств, мне только показалось, я только догадывался по волосам и по фигуре... Глупость, в этой толпе найдется тысяча похожих на нее, могла быть похожая и там!.. Но, может быть, это была все-таки она?»

В нем началась глухая борьба, упорная, злая и предательская. Всей силой сердца он отвергал подозрения, но уже одна эта мысль, что она могла быть в той одержимой, бичующей себя толпе, наполняла его дикой мукой и невыразимо угнетала... А ревнивый злой голос подозрения все сильнее звучал в нем, подобный змеиному шипению.

«Кто знает, кто она? Кто знает? — говорил он самому себе. — Искательница приключений, медиум, употребляемый для всевозможных экспериментов? Впрочем, какое мне дело до нее? Если ей нравится, может себя бичевать, может избить до смерти. Довольно с меня всего этого...»

И вдруг он позабыл обо всем: в нескольких шагах от него вынырнула из толпы голова, до того похожая на Дэзи, что он бросился к ней, но она исчезла в уличной давке. В это время приблизился оркестр, и загремел «гимн королевы», подхваченный всеми.

Зенон окончательно пришел в себя лишь тогда, когда его прижали к стене и чуть не поломали ребер; тут он узнал, что это победа над Арабим-пашой привела толпу в такой неистовый восторг и весь Лондон точно опьянел от радости.

— Черт вас возьми с вашими победами! — бесился он, еле удерживаясь на ногах, получая отовсюду толчки, задыхаясь и катясь вдоль стены, как ком теста под валиком; а толпа стихийным потоком стремилась за оркестром.

Наконец ему удалось свернуть в переулок, где он мог немного отдышаться и прийти в себя; не зная, что с собою делать, и чувствуя страшную усталость, он пошел дальше по каким-то пустым переулкам. Шел, лишь бы идти, лишь бы дальше, глубже погрузиться в город, убежать от этих ужасных воспоминаний, от самого себя и от людей. Но еще долго сопровождали его голоса восторженной толпы и резкие звуки труб...

Зенон не мог забыть того, что видел. Теперь он вспомнил, как недавно в клубе ему говорили о существовании секты спиритов-бичевников. Тогда он смеялся и не верил. А теперь он увидел это собственными глазами!

Ведь Джо был там, среди них, и она тоже! Он содрогнулся, вспомнив Джо, нагого, скорченного, снова увидев перед собой окровавленное тело Дэзи, чудную высокую грудь, изрезанную красными рубцами. Каждая из этих ран имела свой голос, кричала в его сердце мукой и состраданием, он ощущал эти раны в себе самом, они жгли его, заливали живой теплой кровью, исступленно хлестали.

С бешеной злобой расталкивая толпу, Зенон, как безумный, пустился бежать. Какой-то полицейский погнался за ним. Но он бежал все быстрее, гонимый свистом бамбуковых прутьев и видением окровавленного тела Дэзи, таким близким и отчетливым, что, казалось, можно было протянуть руку и схватить его.

Наконец Темза преградила ему путь, а темнота и тишина набережной обессилили его. Он без сил опустился на какие-то ступеньки, спускавшиеся к реке; у ног его плескалась вода, брызги освежали горячее лицо, иногда волны, длинные и колеблющиеся, как змеи, тихо подползали и обнимали его ноги. Но он ничего не чувствовал, утонув глазами во мраке.

Черные подвижные массы воды с угрюмым рокотом протекали в непроницаемой мгле, плыли безостановочно, как бы в вечной погоне, в вечных жалобах на непрекращающийся, бессмертный труд.

Не было ни неба, ни звезд, только поблекшие зарева тлели над городом ржавой, влажной пылью. Вдоль невидимых, затерявшихся во мгле берегов светились фонари, колеблясь, как красные и золотые цветы, а вдали сонно гудели мосты, перекидываясь разноцветными яркими дугами над колышущейся мрачной рекой.

Иногда какой-нибудь пароход пробегал в темноте, возникал, как привидение, краснея освещенными окнами, и исчезал, как будто его никогда и не было.

А иногда из города доносилось слабое эхо уличного шума, рассыпалось безжизненной дробью и замертво падало на поверхность воды. Или ветер, шумный и необузданный, пропитанный гнилью и болотной сыростью, вырывался из сети улиц, кружился, как пьяный, и полз по берегу к обнаженным, притаившимся в темноте деревьям. И долго-долго потом были слышны их жуткая дрожь и тихое рыдание.