Вампир - [15]

— Так это какой-нибудь серьезный ученый?

— Больше чем ученый — мудрец.

— Причем он часто бросает громы проклятий на нас и нашу культуру, — вмешался в разговор Зенон.

— Что? Что? Отрицать нашу культуру? — спрашивал мистер Бертелет, крайне удивленный, не смея верить собственным ушам.

— К сожалению, да. Он осуждает, и, что хуже всего, мы должны согласиться, что он прав.

— Он прав? Не дразни меня! Очень, очень интересно... Вы должны мне рассказать о нем, а то, я вижу, газеты дают ложные сведения.

— Конечно. Ведь из сотни репортеров, может, всего один видел его и говорил с ним. А написать должны были все, потому что весь Лондон интересуется им.

— Вы его лично знаете?

— Джо с ним совсем близок, даже дружен.

— Если можно так назвать отношение человека к абсолюту.

— Ты его так высоко ценишь? — тише спросил старик.

— Восторгаюсь им и преклоняюсь перед его мудростью.

— Дик, чай наверху, пойдемте туда, дети, — командовал старик, пытаясь подняться со стула. Джо подал ему руку, он облокотился на нее и медленно, тяжело пошел, несколько сгорбленный, но все-таки громадный, подобный старому дубу, покрытому седым мхом, но еще крепкому. Лицо его было румяно, тщательно выбрито, челюсти были сильные, почти квадратные, нос сухой и длинный, лоб высокий, прикрытый густой щеткой седых волос, глаза бледно-голубые, словно выцветшие, но живо сверкавшие из-под густых черных бровей. Весь он был теперь какой-то притихший, спокойный и от времени до времени твердым взглядом охватывал склоненную голову сына.

Бэти побежала вперед; слышно было, как скрипели ступеньки лестницы под ее ногами.

Зенон тоже опередил их, спеша за невестой, и они шли одни, часто отдыхая, потому что больная нога старика не позволяла слишком торопиться.

— Я тебя ждал, — произнес отец с мягким упреком.

— Я не мог раньше, уезжал, — ответил Джо уклончиво.

Старик с сомнением покачал головой, но не возразил. Они снова остановились отдохнуть в сенях под железным фонарем старинной формы, висевшим под потолком, в кругу цветных огней, сливавшихся в одну радугу.

— Что же слышно у тебя в полку? — Это была любимая тема мистера Бертелета.

— Полк переводят в Африку, уже назначен день отправления...

— В Африку, в действующую армию? В Африку? — повторил он изумленно. В нем вдруг родился страх и железными тисками сжал ему сердце; ему стало трудно дышать.

— Я этого боялся, — шепнул он тише. — Да, поедешь, друг мой, служба, обязанность... да, обязанность, — повторил он еще тише. Голос у него охрип и завяз в горле.

— Еще целый месяц отпуска впереди, может быть, что-либо изменится, — успокаивал сын.

— Ничего не изменится, ничего, войне еще далеко до конца. А голодные жерла пушек ждут своего мяса, своей пищи! — Ненависть и презрение зазвучали в его голосе. — Ждут своей пищи, — повторил старик угрюмо и грустно, как эхо.

Оба замолкли. Джо сейчас решил ничего не говорить отцу об отставке, он не хотел ссориться, не хотел его раздражать; старик был сегодня так добр и мягок, что он боялся испортить ему редкую минуту хорошего настроения; кроме того, он рассчитывал, что известие о назначении его полка на место военных действий значительно смягчит отца. Ведь он уходил не потому, что боялся войны, — в сражениях он бывал уже не раз и знал их достаточно хорошо.

— На верные пули этих мужиков! — шептал про себя старик, когда они входили в большую светлую комнату на втором этаже. Это было что-то вроде зала и библиотеки.

На низком столике перед камином уже хозяйничала Бэти, приготовляя чай. Мистер Бертелет опустился в глубокое кресло, взял чашку и, медленно отпивая из нее, погружался в тяжелую задумчивость.

Вскоре появились и тетки, предшествуемые Диком, который нес подставки для ног. Мисс Долли была, как всегда, чопорна и величественно прекрасна, только еще больше вздыхала, кушая чай, и больше, чем обыкновенно, тайными, осторожными взглядами следила за Бэти. А мисс Эллен, маленькая и тщедушная, как сухой стебель коровьяка с последним бледным лепестком на макушке, робко проскользнула, за сестрой, со страхом посмотрела на кресло брата; усевшись в углублении между библиотечными шкафами, она тихонько переворачивала пожелтевшие листы библии, понемногу углубляясь в созерцание священных текстов.

Джо прохаживался с чашкой в руках, рассматривая иногда корешки книг, расставленных на полках тесными молчаливыми рядами.

В комнате воцарилась тишина, удивительная тишина воскресного дня, полная миротворящего спокойствия, как бы насыщенная отзвуками храмов, уже пустых и темных, но еще говорящих эхом давно замолкшего пения и рассеявшихся вздохов, тишина, полная и молитвенного настроения, и скуки, и сонливости.

Все погрузились в сонную задумчивость, только Дик двигался бесшумно по комнате, разнося чай.

А Зенон и Бэти, сидя рядом на большом диване, занимавшем чуть ли не полстены, утонули в нем, прижавшись плечом к плечу, забыли об окружающем; занятые только друг другом, разговаривали шепотом и горячими, пламенными жестами.

В этой тихой и искренней атмосфере любви, под лучами пылающих глаз своей невесты Зенон чувствовал себя так же хорошо, как и всегда здесь, в этой комнате, в такие же воскресные вечера.