Вам решать, комиссар! - [26]

— В списке телефонов и адресов, найденном у Хорстмана, множество женских имен, — доложил как всегда педантичный Фельдер. — Чаще всего фигурируют три, хотя у них время от времени меняются адреса и номера телефонов. Некая Антония Бауэр, затем Ингеборг Файнер…

— Кто они такие?

— Бауэр — секретарша в «Мюнхенском утреннем курьере», а Ингеборг работает в «Мюнхенских вечерних вестях», где-то в отделе рекламы.

— Займитесь ими, коллега Дрейер.

— А что с третьим именем? — настаивал любопытный фон Гота.

— Генриетта Шмельц, — сказал Фельдер.

— Она родственница Анатоля Шмельца?

— Да, его жена.

— И она тоже постоянно фигурирует в записях Хорстмана? — удивленно переспросил Циммерман. — Этой дамой нужно заняться вам, фон Гота!

— Прямо сегодня? — спросил тот, многозначительно взглянув на часы. Но тут же понял, что вопрос был излишним, и слегка покраснел.

— Коллега Дрейер, вы уже связались с отделом наружного наблюдения? — продолжал Циммерман.

— Да, комиссар Коморски просил передать вам, что в нашем распоряжении столько его людей, сколько потребуется.

— Ну, пока нам понадобятся две-три группы, — констатировал комиссар. — Фельдер остается здесь. Я заеду к Келлеру, а потом — домой поужинать. Позвоните, пожалуйста, моей жене. Потом снова встречаемся здесь.

* * *

Из стенограммы допроса адвоката, доктора юриспруденции Шлоссера:

«В субботу вечером меня пригласили в издательство «Мюнхенского утреннего курьера». С присутствовавшими там Тиришем, Шмельцем и Вольрихом я был хорошо знаком. Когда мы договорились о гонораре, меня проинформировали о подробностях истории с Хорстманом.

Говорил Тириш. От него я узнал, что Хорстман, репортер их газеты, погибший прошлой ночью, располагал некоторыми документами, которые можно оценить как крайне щекотливые и которыми нынче владеет его вдова. Далее мне было сказано, что это материалы о купле и продаже различных земельных участков, и они, вполне возможно, попали и в другие посторонние руки. Но тогда мне никто не сказал, в чьи именно.

Выслушав все это, я изложил свою точку зрения как юрист. Хорстман был сотрудником редакции с твердым месячным жалованием. По закону это означает, что все, что он написал, обнаружил и зафиксировал, несомненно, принадлежит издательству, оплатившему его труд. И если кто-то хочет присвоить эти результаты его работы, он нарушает закон.

Только тогда я услышал от Тириша о Вардайнере. Петер Вардайнер — фигура во многом спорная. В мюнхенском обществе его не любят. Прежде всего из-за его сомнительного второго брака. Кроме того, он настраивает против себя излишней щедростью, слишком независимым образом жизни, контактами с сомнительными людьми, излишней элегантностью жены. Короче говоря, у него нет репутации солидного человека.

Тириш: А можно все, что вы сказали, как-то использовать практически?

Шлоссер: По-моему, этого достаточно, чтобы подать на Вардайнера в суд.

Тириш: Прекрасно! Это то, что нам надо.

Шлоссер: Но только прошу оценить и другую возможность. Что если речь идет вообще не о материалах, которым вы придаете такое значение, а о чисто личных, возможно, весьма деликатных вопросах?

Тириш: Откуда вы знаете?

Шлоссер: У меня есть кое-какой опыт. Я знал достаточно журналистов, которые выдавали свое копание в деликатных вопросах чужой личной жизни за общественно полезную деятельность и даже за защиту справедливости. Делают они это из желания прославиться, иногда — из желания отомстить. Полагаете, Хорстман был способен на нечто подобное?

Шмельц: Да, это было бы на него похоже!

Шлоссер: Ну, тогда у нас руки связаны. Законным путем можем потребовать только те материалы, которые были подготовлены для печати. Те, что носят характер чисто личных оценок, требовать не можем. Их нельзя считать рабочим материалом и частью издательского процесса, а только личными заметками автора.

Шмельц: Боюсь, что в этом случае нам придется туго.

Тириш: Доктор Шлоссер, а не найдется ли возможности таким образом провести водораздел между личным и служебным, чтобы и так называемые «личные заметки» угодили в разряд служебных материалов и мы смогли бы их получить? Разумеется, это отразилось бы и на увеличении вашего гонорара.

Шлоссер: На сколько?

Тириш: На треть.

Шлоссер: Согласен! Сделаю все возможное. Это будет нелегко, но не теряю надежды. Дело в том, что я имею честь быть знакомым с герром Гляйхером, генеральным прокурором».

* * *

Фон Гота снова позвонил Гольднеру.

— Мне нужна кое-какая информация. О фрау Генриетте Шмельц.

Ответ последовал не сразу. В трубке он слышал, как Карл подкрепляется каким-то напитком. Когда Гольднер заговорил, язык его слегка заплетался:

— Дорогой друг, это не так просто. Мне даже в голову не приходит ничего, что вам может пригодиться.

— Это может означать только одно — вы эту даму уважаете.

— Гораздо больше, фон Гота! Я Генриетту обожаю! — признался Гольднер. Но тут же тон его изменился, и в голосе зазвучало подозрение: — Чего вы от нее хотите? Пока не объясните, ничего от меня не добьетесь!

Фон Гота понял, что увертками тут ничего не добьешься.

— Разумеется, я все вам скажу. Имя Генриетты Шмельц повторяется в записной книжке, которую мы нашли в бумагах Хорстмана. Можете сказать мне, что у них были за отношения?