— Время происшествия — 23.13–23.15. Полицию вызвали случайные свидетели — советник Лаймер и фрау Домбровски, вдова. Оба проживают в доме 23. Поскольку предполагалось, что речь идет о дорожном происшествии, вызов передали в транспортную полицию, где его принял капитан Крамер-Марайн.
— Крамер-Марайн? — с довольной усмешкой переспросил Циммерман. — Это очень удачно, он нам сможет помочь.
Тут Фельдер кивнул на тело Хорстмана.
— Значит, это последняя неприятность, которую он нам устроил?
— Но боюсь, она похлеще всех прочих, — коротко бросил Циммерман. — Нутром чую. Когда бы я ни имел с ним дело, вечно были сплошные проблемы.
* * *
Анатоль Шмельц, с трудом переводя дыхание, с залитым потом лицом, оперся о золоченую колонну своей ложи в главном зале Фолькс-театра. Он задыхался в душных испарениях тесно сплетенных пар на танцевальной площадке. Видел фигуры, метавшиеся в безумном ритме громкой музыки, потные руки на голых женских плечах, ощущал спиртные пары, жар ненасытных тел, еще больше подогретый жаром мощных прожекторов.
Шмельцу казалось, что он в центре внимания, он, который достиг вершины, сумел подняться вверх и добиться всего, чего хотел. А это было отнюдь не легко. Ведь году в сорок пятом — сорок шестом он попал в этот город как беженец, как перемещенное лицо. Жил в жалкой конуре, спал без постельного белья и укрывался конской попоной. Одет был убого, сам стирал белье и рубашки. К тому же, холод и голод — лишь хлеб из отрубей, порой пара картофелин и никакого мяса. Бессонные ночи, дни в погоне за куском хлеба, вечная нужда и проблемы. Но у него всегда хватало веры в себя, в свои силы, которая и привела его наверх.
* * *
Карл Гольднер, писатель и журналист, признанный знаток мюнхенского света и вообще баварского стиля жизни, заметил как-то по этому поводу:
— Не вздумайте принимать россказни Шмельца за чистую монету. Он скользкий как угорь. Это он-то гонимый и несчастный беженец? До самых последних минут великого германского рейха он изливал на страницах берлинских изданий свои лакейские статейки. Но перед самым концом войны ему безумно повезло: женился на известной специалистке по интерьерам, между прочим — роскошной женщине, это нужно признать. Недавно на ее похоронах я даже прослезился. Когда представил, каково ей, бедняжке, жилось с этим сентиментальным, слезливым кобелем, который изменял на каждом шагу и вообще ее ни в грош не ставил. В те годы он жил за ее счет да еще содержал своих любовниц. Она тогда занималась антиквариатом, в основном меняла на продукты. Так что по тем временам Анатоль был неплохо откормлен и вполне прилично одет. И пока она на него ишачила, Шмельц строчил страстные письма другим женщинам. И не стыдился даже почтовые расходы списывать за ее счет. Вы когда-нибудь видели дикого кабана, как он в лесу вырывает корни? Вот так же жадно и бесстыдно вел себя и Шмельц, раскапывая пути к богатой и легкой жизни. Это и называется «путь наверх».
Герр Тириш, директор издательства и совладелец газеты Шмельца «Мюнхенский утренний курьер», добавил к показаниям Карла Гольднера:
— Но это же Гольднер! Его нельзя принимать всерьез! Писать он, конечно, умеет, не отрицаю. Но готов написать что угодно и о ком угодно, если ему за это заплатят. И никаких угрызений совести.
Знаете, Гольднер — старый холостяк, и в его квартире вечно ошиваются десятки девиц, которым он безжалостно дает отставку, когда они надоедают. У него репутация исключительно компанейского парня, его всюду рады видеть — как когда-то и нашего Шмельца. Но Шмельц оказался слишком доверчив и не сумел разгадать склонность этого типа к интригам и его способность любой ценой раздуть скандал. Представьте, Шмельц его защищал, даже когда Гольднер перебежал от нас в «Мюнхенские вечерние вести» — к Вардайнеру, нашему главному конкуренту. И причем только потому, что там больше заплатили.
Этот Гольднер был главной фигурой во всем том свинстве, происшедшем после его ухода и едва не подорвавшем нашу добрую репутацию. Нужно очень подумать, прежде чем поверить хоть единому его слову.
* * *
Казалось, комиссар Циммерман испытывает сам себя, насколько хватит его главного качества — терпения. Не трогаясь с места, он наблюдал и ждал. Фельдер, столь же невозмутимый, — рядом. Оба опирались о ствол дерева.
Сотрудники криминальной и дорожной полиции под критическим взором Циммермана сосредоточенно трудились, стараясь не мешать друг другу. Циммерман ждал предварительного заключения медэксперта Рогальски. Они с Фельдером знали, что от него зависит все дальнейшее.
Рогальски был гарантией обстоятельности и точности. Именно за эти качества он унаследовал место своего предшественника и учителя Келлера, безусловно, лучшего из экспертов, когда-либо работавших в полиции. Ему недоставало гениальных способностей Келлера, служивших предметом зависти коллег, но вполне хватало его важнейших качеств — внимания и ответственности.
— Вы когда-нибудь встречались с Хорстманом? — спросил Фельдер.
— Это было неизбежно, — усмехнулся Циммерман. — Он делал все, чтобы не остаться незамеченным. И общение с ним было делом весьма утомительным. Он как-то даже попытался обскакать меня по делу группового убийства в корчме для иностранных рабочих. И это ему почти удалось. Знал он тогда больше, чем было во всех материалах полиции. Думаю, из него вышел бы неплохой криминалист.
