Валтасар. Падение Вавилона - [22]

– Я не знаю – это дело частное. Но чем дольше оттяжка, тем дальше удача, а в таких делах улыбка судьбы не последнее дело. Взять хотя бы сирийцев. Они начнут прибывать в Вавилон к празднованию Нового года? Что-то около пяти сотен. Говорят, они заменят дворцовую стражу и сразу возьмут под охрану царский дворец. Вы с Набузарданом собираетесь пригласить их на свадьбу?

– Нет, господин, мы решили ограничиться только своими. Будут родственники, хорошие друзья. Узкий круг. Какое дело сирийцам, призванным охранять священную царственность нашего несравненного владыки до отставного декума! Хотя, конечно, если они надумают, это будет великая честь для нас обоих. Они будут считаться почетными гостями.

– Смотри, Рахим, – Набонид поиграл губами, как бы прикидывая, стоит ли развивать эту тему. При этом он бросил откровенно многозначительный взгляд в сторону коридора и резко сменил тему.

– Меня, надеюсь, позовете?

Рахим не ответил, что было дерзостью по отношению к сильному человеку, принимавшего его в своей канцелярии, однако Подставь Спину решил рискнуть. Выбора – это он понял сразу и окончательно – у него уже не было. Разговор зашел слишком далеко. В тот момент отчаянно заболела шея. Ее начало ломить с такой силой, словно голова утяжелилась и стала неподъемна для постаревшего тела.

– Ваша милость всегда желанный гость в моем доме, – наконец выговорил Рахим. Потом помедлил и осторожно поинтересовался. – И все-таки, каков по мнению господина лучший срок для проведения бракосочетания?

– Сейчас ничего сказать не могу. Ситуация прояснится, когда Икишани принудит тебя ломать дом. Неужели ты собираешься тянуть до этого момента? Этак совсем без жилища останешься.

Набонид помолчал потом веско добавил:

– Да и мы все тоже.

* * *

В ночь новолуния[29], на светлые стражи которой приходился праздник спелых фиников, Рахим вновь приказал постелить себе на крыше. Луринду залила кожаные бурдюки горячей водой, разложила их на ложе таким образом, чтобы дедушке было помягче спать, принесла ворох шерстяных, цветастых покрывал, сама села в уголке, где смыкались глинобитные валики, ограждавшие крышу. Решила подождать благословения или напутствия, услышать от деда доброе слово, ведь завтра он и ее младший дядя Хашдайя должен был сопровождать девушку в дивный сад, построенный великим Навуходоносором для своей жены Амтиду, мидийской принцессы, с которой царь был счастлив всю жизнь. Дед всегда с уважением отзывался об этой необыкновенной женщине. Волосы у нее были светлые, похожие на золотую пряжу, с отливом, напоминающим красную, обожженную глину.

У мечтательной Луринду голова кружилась от ошеломляющего сочетания слов: «счастлив всю жизнь!». Этот срок казался молоденькой девице безмерным, чем-то вроде отголоска вечности. Луринду в ту пору казалось, что клинописные наборы слов «жизнь» и «небо» были схожи не только на глиняной табличке, но и по сути. Жизнь в своей безграничности пронзительно напоминала небо: взгляду каждого черноголового доступен край небосвода – вот он, горизонт, но попробуй достигни его. Пока доберешься, пройдет столько дней, что не сосчитать! Смерть же воспринималась как каменный вал на краю земли, о котором в эддубе[30] рассказывал учитель. Он безусловно существует, ведь хрустальные небеса должны на что-то опираться, но пока ни один из смертных, кроме богоравного Гильгамеша, не видал эту стену.

В понятиях «жизнь», «смерть» таилась какая-то загадка, какая-то не дающая покоя двойственность. Любопытство томило Луринду. С одной стороны, обозначаемые этими словами состояния были вполне реальны. Они несомненно существовали. Жизнь вмещала в себя и радость, охватывавшую Луринду по утрам, и томительную грусть, и попреки матери, и ласки бабушки, и посещение школы, помощь матери по дому, и, конечно, беседы с дедом, и мечты, и страхи… А смерть почти каждодневно напоминала о себе похоронами в их квартале, на которые неизменно приглашали Рахима. Считалось большой честью, если славный воин почтит своим присутствием погребение покойника, которого, как и всех других ушедших к судьбе родственников, укладывали в яму на родном подворье, прикрывали плитой. Луринду приходилось присутствовать на похоронах братьев дедушки, так что смерть ей была не в диковинку. Вот он, покойник, вот она печать смерти: бездыханность, землистого цвета лицо, ужасающий паралич, сковавший тело. Но как можно было поверить, что подобная беда когда-то приключится с ней, с Луринду?..

Примерно то же волнующее любопытство, смешение благоговейных чувств с примесью недоверия и беспричинного страха, вызывали у девушки упоминание о висячих садах.

Возможно ли такое соединение мужчины и женщины? Почему мужчине было в радость исполнить желание умиравшей жены? Чем заслужила она подобную благодарность? Доступно ли ей, Луринду, испытать такое сильное чувство? А ему, мужчине?

Завтра ее, Луринду, сведут с человеком, с которым придется отмерить срок до бездыханности, уйти рука об руку неведомо куда, неведомо зачем.

Ради наживания добра? Ради детей? Но и эти будущие дети казались такими же таинственными и двойственными существами, как бесплотные духи. Дети каким-то странным образом увязывали жизнь со смертью. Это вызывало удивление – она соединится плотью с чужим человеком, и в результате в ней зародится новая жизнь? Луринду как-то не верилось, что подобное может случиться и с ней, пусть даже со всеми другими это происходит сплошь и рядом? А если эти случится, то как? В охотку или со страхом. А может, на грани отвращения?