Вальс на прощание - [63]
— Как это? — удивилась Ольга.
— Правосудие меня не касается,— сказал доктор Шкрета.— Это нечто вне меня и сверх меня. В любом случае это что-то нечеловеческое. Я никогда не стану сотрудничать с этой омерзительной силой.
— Тем самым вы хотите сказать,— заметила Ольга,— что вообще не признаете никаких ценностей, которые считаются общепринятыми?
— Ценности, которые я признаю, не имеют ничего общего с правосудием.
— Например? — спросила Ольга.
— Например, дружба,— тихо ответил доктор Шкрета.
Все замолчали, и инспектор встал, чтобы проститься с присутствующими. Вдруг Ольгу что-то осенило:
— А какого цвета были таблетки в тюбике Ружены?
— Голубые,— сказал инспектор и добавил с явным интересом: — Но почему вы об этом спросили?
Ольга испугалась, что инспектор читает ее мысли, и быстро проговорила:
— Я видела у нее такой тюбик. Просто интересно, был ли это тот тюбик, который я видела у нее…
Инспектор не читал ее мыслей, он устал и потому пожелал всем спокойной ночи.
Когда он ушел, Бертлеф сказал Шкрете:
— Скоро приедут наши жены. Пойдем их встречать?
— Обязательно пойдем. Примите сегодня двойную порцию лекарства,— заботливо сказал доктор Шкрета, и Бертлеф вышел в соседнюю комнату.
— Вы когда-то давно дали Якубу яд,— сказала Ольга.— В виде голубой таблетки. Он никогда не расставался с ней. Я это знаю.
— Не выдумывайте глупости. Ничего подобного я ему никогда не давал, сказал доктор Шкрета весьма выразительно.
Из соседней комнаты вернулся Бертлеф, украшенный новым галстуком, и Ольга откланялась.
Бертлеф и доктор Шкрета шли к вокзалу тополиной аллеей.
— Взгляните на эту луну,— сказал Бертлеф.— Поверьте, доктор, вчерашний вечер и ночь были восхитительны.
— Я вам верю, однако вам не следовало бы так развлекаться. Движения, которые в такую ночь неизбежны, для вас поистине рискованны.
Бертлеф не ответил; его лицо светилось выражением счастливой гордости.
— Пожалуй, вы в отличном настроении,— сказал доктор Шкрета.
— Вы правы. Если я сделал последнюю ночь ее жизни прекрасной, я счастлив.
— Знаете что,— неожиданно сказал доктор Шкрета.— Я давно хочу обратиться к вам со странной просьбой, но все не решаюсь. А сегодня, похоже, такой удивительный день, что я, пожалуй, решусь…
— Говорите, доктор!
— Я хотел бы, чтобы вы усыновили меня.
Пораженный Бертлеф остановился, а доктор Шкрета стал излагать ему причины своей просьбы.
— Чего бы я только не сделал для вас, доктор,— сказал Бертлеф.— Лишь бы это не показалось глупым моей жене. Она была бы гораздо моложе своего сына. Возможно ли это с юридической точки зрения?
— Нигде не написано, что приемный сын должен быть моложе своих родителей. Это же не родной, а именно приемный сын.
— Вы уверены в этом?
— Этот вопрос я давно проконсультировал у юристов,— с тихой стыдливостью сказал доктор Шкрета.
— Да, это довольно странно, и я несколько поражен вашей просьбой,— сказал Бертлеф,— но сегодня я в таком удивительном настроении, что хотел бы всему миру приносить одну радость. Если вам это доставит радость… сын мой…
И они обнялись посреди улицы.
Ольга лежала в постели (в соседней комнате радио уже не играло), и ей было ясно, что Ружену убил Якуб и что об этом знает только она и доктор Шкрета. Но почему он это сделал, она, пожалуй, никогда не узнает. От ужаса у нее по телу бегали мурашки, но вскоре (ибо, как известно, она умела пристально наблюдать за собой) она с изумлением обнаружила, что эти мурашки сладостны и что этот ужас исполнен гордости.
Вчера она занималась любовью с Якубом в те минуты, когда он несомненно был захвачен самыми страшными мыслями, и она в любовном акте вбирала его вместе с ними.
Как это мне не противно? — спрашивала она себя.— Как это я не иду (и никогда не пойду) донести на него? Неужели и я живу вне правосудия?
Но чем больше она задавала себе такие вопросы, тем больше росла в ней странная счастливая гордость: ей было так, как, возможно, девушке, которую насилуют, но которую внезапно охватывает дурманящий оргазм, тем более мощный, чем сильнее она ему сопротивляется…
Поезд остановился, и на перрон вышли две женщины.
Одной из них, верно, было около тридцати пяти, и ей достался поцелуй доктора Шкреты, другая была моложе, эффектно одетая, с ребенком на руках, и ее поцеловал Бертлеф.
— Покажите, сударыня, вашего малыша,— сказал доктор Шкрета,— я ведь еще не видел его!
— Если бы я не знала тебя так хорошо, то кое в чем заподозрила бы,— смеялась пани Шкретова.— Взгляни, у него родинка на верхней губе точно там, где у тебя!
Пани Бертлефова всмотрелась в лицо Шкреты и ахнула от удивления:
— И в самом деле! Когда я здесь лечилась, я ее у вас совсем не заметила!
Бертлеф сказал:
— Это столь необыкновенная случайность, что не побоюсь причислить ее к чудесам. Пан доктор Шкрета, возвращающий здоровье женщинам, принадлежит к сословию ангелов и, как ангел, оставляет свой знак на детях, которым помог появиться на свет. Таким образом, это не родинка, а ангельский знак.
Всем присутствующим объяснение Бертлефа понравилось, и они весело засмеялись.
— Кстати,— обратился Бертлеф к своей очаровательной жене,— торжественно сообщаю тебе, что несколько минут назад пан доктор стал братом нашего Джона. Стало быть, совершенно естественно, что они, будучи родными братьями, имеют одинаковые родинки.
