Вальс любви - [33]

— Джек, пока в Сиэтле, не сделаете ли одно одолжение?

— Разумеется. Какое именно?

— Не вызывайте постоянной улыбки на лице моей бабушки.

* * *

В свою вторую ночь в уютной хижине Дорис апатично ковыряла кочергой дрова в пузатой печке.

Она пыталась отделаться от грустных мыслей, оживляла в памяти поцелуи и ласки Энди, даже сожалела о своем побеге. К тому же ее волновало ранчо, лошади и все дела, которые она бросила на Энди в его два выходных дня. Как она оправдается перед дедом за сверхурочную оплату?

И что скажет Энди, когда она вернется? Вдруг он не подчинится приказу, который она собирается отдать ему, и не переберется в комнату для работников? Качая головой, она затушила огонь и переоделась в длинную ночную рубашку.

Прошлую ночь она плохо спала. Сначала полночи вокруг хижины бродил медведь. Она била ложкой в кастрюлю, чтобы напугать его, и он сбежал, проламываясь сквозь деревья и кусты. Вскоре недалеко завыл койот. Этот печальный звук вызвал у нее желание снова почувствовать на себе руки Энди.

Впервые ей было так одиноко в хижине. Это было ее безотказно надежное убежище — простенько обставленное, но с хорошим запасом всевозможных консервов. Родник неподалеку давал чистую горную воду. Что еще желать женщине, кроме любимого мужчины?

Проклиная направление, которое приняли ее мысли, она убедилась, что кастрюля и ложка были у нее под рукой, закрутила фонарь и забралась в постель. Странно, раньше она не замечала, что матрас весь в комках, а простыни из фланели и стеганое одеяло плохо греют.

Она ворочалась и металась, потом замерла, услышав треск сухой ветки. Вздохнув, схватила кастрюлю и ложку и громко застучала. Потом перестала колотить и прислушалась: нет ли звуков, свидетельствующих о бегстве зверя?

Вместо этого она услышала, как он заворчал и долбанул лапой по дощатой двери.

У Дорис сердце ушло в пятки. Медведь просто взбесился. Она забарабанила так оглушительно, что у нее еще звенело в ушах, когда она отложила кастрюлю и ложку.

Дверь с грохотом распахнулась. С диким воплем Дорис выпрыгнула из постели и схватила топор, лежавший у печки.

Огромная, рычащая, темная фигура заполонила дверной проем. Дорис завопила еще громче и подняла топор над головой.

— Проклятие! — проворчала фигура. — Это всего лишь я.

— Э-э-нди? — Она с грохотом уронила топор на пол.

— Чертов фонарик сдох. И кругом треклятая жгучая крапива. И за что мне такое горе!

— Что ты здесь делаешь?

— Умираю медленной смертью, — простонал он. — Ради Бога, зажги свет.

Она бросилась к столу, где оставила лампу и спички. Первая спичка сломалась. Вторая вспыхнула, осветив лицо Энди, перекошенное болью. На нем была меховая куртка. Руки он держал вытянутыми перед собой.

— Что с тобой, Энди?

— Я свалился в заросли крапивы и каких-то колючек, когда погас фонарик. — Он тяжело опустился в кресло у стола. — Выдерни занозы. Поторопись!

— Да-да, сейчас. — Она поспешно достала аптечку. — Здесь спрей от солнечных ожогов и щипчики. — Она достала баллончик и поболтала им. — Держись.

Он зажмурился и стиснул зубы, пока она опрыскивала обе его руки. Местное обезболивание принесло немедленное облегчение.

— Ну как? Лучше?

— Гораздо лучше. Какого черта на тропе оставлена крапива?

Она взяла щипчики и принялась осторожно выдергивать колючки.

— Там есть обходная тропинка. Утром я собиралась очистить эту тропу.

— Немного поздно, Дорис.

Сжав губы, отвергая его обвинительный тон, она молча занималась его руками. Он тоже молчал, наблюдая за ее движениями. Наконец все колючки были удалены.

— Ну вот, снова стал человеком, — пошевелил он кистями и пальцами.

— Было бы гораздо хуже, если бы у тебя не было мозолей, — заметила она. — Подожди, я вотру немного антисептика. — Она открыла тюбик и выдавила кружок желеобразного препарата на одну ладонь.

— На ощупь приятно, — бросил он, следя, как ее тонкие ловкие пальцы втирают светлую смесь в его широкую ладонь. Так же она притрагивалась к его соскам в то утро. — Обалденно приятно, — хрипло добавил он.

— Как ты меня нашел? — поинтересовалась она и удивилась своему голосу, тоже грудному, сексуальному.

— Все твой дед. Он был уверен, что ты укроешься здесь. Я же ни на секунду не поверил твоей записке.

— О? — Нежные вращательные движения, замедляясь, добрались до кончиков пальцев. Чуть медленнее, подумал он, и это станет откровенной лаской. Все медленнее и медленнее, эротичнее и эротичнее.

— Как приятно, — подбодрил он ее, чувствуя, как у него в паху набухает и… он становится твердым. Ах, каким твердым.

Он наблюдал, как в свете лампы ее темные ресницы отбрасывают на щеки длинные тени, как блестящие волосы отражают этот свет, как раздвигаются ее губы и кончик языка смачивает их… Она взялась за другую ладонь, выдавила на нее крем и стала размазывать его еще медленнее.

— Дорис?

— У?

Его пальцы обхватили ее кисть. Она подняла глаза, и он наклонился и поцеловал ее влажные губы.

— Пошли в постель, — прошептал он. — У меня был чертовски трудный день. Ты мне нужна. Я хочу тебя.

Он встал, поднял ее со стула и прижал к себе так, чтобы она почувствовала возбуждение, вызванное ее прикосновениями.

— Захоти и ты меня.