Вальс - [15]

Вы знаете, продолжал он посыпать солью Лилины раны, кто и зачем использует слова «права человека». Кто и зачем. Кто и зачем. Кто и зачем.

Лиля, конечно, могла бы сказать журналисту, что эти проклятые слова возникли у нее в глотке сами собой, что нигде она их не подслушивала, что никто их ей не нашептывал. Просто ветром жизни надуло. А если он утверждает, что у нее нет сознания, то ответ прост: нет жизни, нет и сознания. Чудес на свете не бывает.

Расстались они на горячих нотах, и было ясно, что Лилю второй раз словесно высекут в печати. Лиля, жаль, сама не читала печатной продукции, а то могла бы и загордиться. Не часто кого в печати дважды в гроб ложат.

Проспавшись после такого разговора, Лиля, однако, проснулась несколько другим человеком. Она вспомнила про права человека и про то, как журналист при этих словах заерзал.

Чтобы разведать их смысл, она отправилась к одной знакомой, которая только что выползла из психушки. Та должна была знать, и она знала.

Ты что, дура, сказала она Лиле, не соображаешь, что говоришь. Права человека, а. Права человека, ну-ка. Ты это что, жопе журналисту сказала-ляпнула? Ну, ты даешь.

Да что же я такое сказала, не унималась Лиля причитать, что я такого плохого-то сказала. Что он приябывается к словам-то.

А он то приябывается, сестра, что это слова чужие и нехорошие. Не мы их придумали.

А как же я, не унималась Лиля. А как же я. Я нигде их не подслушала. Никто мне таких слов никогда не говорил. Ну, я сказала, права. Ну, я сказала, человека. Я же ничего больше не сказала. Я судилась, я знаю, что бывают права. И я как-никак сама человек. Или все неправда.

Между правдой и неправдой, объяснила только что вышедшая из психушки вокзальная блядь, разобраться нелегко. То ли правда неправда. То ли неправда правда. Мой психиатр объяснил, но только он сам с приветом. Меня выпустили, его, между прочим, посадили.

Да мне наплевать, очухалась Лиля, что с твоим психиатром произошло. Мне интересно, что мой журналист хотел сказать, пришивая мне нехороший смысл для слов права человека.

А, сказала собеседница, вот то-то и оно. Мне недавно адвокат сообщил, что права человека вроде атомной бомбы. То есть ля-ля-ля и шу-шу-шу, там, где нас, дочка, нет. Иначе говоря, заграница требует, чтобы мы соблюдали права человека, и тогда заграница будет нам продавать гречку и еще какую-то японскую херню.

Из этого разговора Лиля вышла умнее, чем была, когда в него вошла. На этого журналиста, решила она, другой журналист найдется. Не может же быть, что на другой стороне не сыщется такая же жопа. Надо найти западного журналиста и напустить его на «Огонек». Посмотрим, кто кого сборет.

С этими мыслями Лиля направилась в сторону гостиницы «Киевской», где, как она хорошо знала, водятся иностранцы. Сперва ей попались два поляка, и она не знала как от них отвязаться. Потом какой-то американский баптист, который отвязался от нее довольно быстро сам. Потом был швед, оказавшийся не то коммунистом, не то социалистом — Лиля разницу, натурально, не знала. Но так или иначе, а он ее не понял. На ее жалобы, что, дескать, тайные агенты КГБ хотят отнять у нее жилплощадь, он отвечал, что с таким делом надо обращаться в суд, а не к какому-то несчастному шведу.

За шведом Лиле попался финн, но финн, только заслышав Лилины жалобы, впал в настоящую панику и стал звать милицию.

Серия неудач настроила Лилю на хмурый лад. Ей казалось, что тайные силы зла не хотят, чтобы она пробилась к свободному миру и смогла ему поведать о своем горе-злосчастии. Судьба явно уводила от нее в сторону хороших иностранцев, а посылала ей нарочно плохих.

Но тут наконец полоса невезения кончилась, и Лиля нарвалась на немца. Причем судьба как будто решила расплатиться с Лилей за все предыдущие Лилины неудачи. Лиля повстречала того самого немца, за которого в прошлом собиралась выйти замуж. Вот уж действительно повезло так повезло. Когда Лиля немца увидала, у нее потемнело в глазах и сердце буквально разорвалось на части. Лиля еще не знала, чего от немца ей следует ждать, но приняла это повторное явление как знак.

Немец с той прошедшей горячей поры сильно изменился. Главное, что с тех пор он выучился говорить по-русски. Он несказанно обрадовался, повстречав Лилю, и наговорил ей кучу комплиментов. Лиля позвала его в гости, и немец с превеликой радостью пошел.

Он захватил из валютной лавки колбасы, сыра и кетчупа, водки и вина. Лиля купила в своей лавочке кислой капусты, и они сели пировать. Пировали они весь вечер. Лиля все немцу рассказала. Он вместе с ней ругался, даже матерился — такой славный немец стал. Но когда Лиля его попросила сообщить в западных газетах, как ее тут преследуют по части жилплощади и моральной репутации, немец только захохотал и замахал своими гестаповскими лапами.

Нет, нет, объяснил он. Это сделать никак невозможно. Я имею дела с Москвой, втолковывал он Лиле очевидные вещи, я не могу позволить, чтобы быть запутаться в таких гешефтен. Деньги, деньги, пояснял он, профит, твая понимай?

Деньги Лиля понимала. Профит тоже. Она сильно расстроилась. Похоже, судьба ее обманывала. Так все хорошо складывалось. Но в последний момент срывалось. Что ж, против денег не попрешь. Деньги — все равно что советская власть. Против советской власти переть — так это хотя бы красиво. Во всяком случае, публика это любит, А против денег? Засмеют только. Кто ж, не будучи психом, будет деньгам возражать.