Вальпургиева ночь - [22]

Все на время немеют. Музыка.

Гуревич(нахмурившись). Ну, что ж… Мама оказалась жива — и он от этого оказался мертв… В истории уже бывали случаи смерти от внезапно доставленного радостного известия. Мишель Монтень.

Стасик(сбрасывает с себя позу мавзолейного часового и снова начинает пульсировать из угла в угол палаты). Рожденные под знаком качества пути не помнят своего. Но мы — отребье человечества — забыть не в силах ничего! Расслабьтесь, люди, потрясите кистями. И, пожалуйста, не убивайте друг друга, — это доставит мне огорчение. Бог мудрее человеков! Держитесь за ризу Христову!

И снова окаменевает: на этот раз в коленопреклоненной и молитвенной позе.

Гуревич(вдохновенно продолжает). А если нет Лиссабона — понятное дело, остальные континенты проваливаются сами собой. Близятся сроки Воздаяния! Выпьем по махонькой, дорогие собратья, чтобы приблизить эти сроки!..

Алеха(первым выпивает, крякает и пробует возобновить представление).

Пум-пум-пум-пум,

пум-пум-пум-пум.

Вот он, вот он, конец света!

Завтра встанем в неглиже,

Встанем— вскочим; свету нету,

Правды нету,

Денег нету,

Ничего святого нету,

Рейган в Сирии уже!

Хор(уже успевших выпить).

Ничего на свете нету!

Рейган в Вологде уже!

Гуревич. Ша! Пьяная бестолочь! Вы, оказывается, ничего не поняли из моих вдохновенных прозрений! Вы все перепутали!

Прохоров. Мы все отлично поняли, Гуревич. Но только ты забыл про то, что есть ООН и Перес де Куэльяр…

Гуревич. Ну, и пусть. Все равно ведь, никто из нас не будет спасать зачумленный мир! И вы все, пируя, не забывайте о чуме! Пир — это хорошо, но есть вещи поважнее, чем пир.

Звук вначале непонятный. Будто кто-то с размаху затворил засобой дверь на щеколду. Все поворачиваются. А это — Вова. А это — Вовин рот, раскрытый в продолжении всего акта, — захлопывается навсегда. Почти в то же время обрываются храпы комсорга Еремина под белой простыней. За стеной — «Липа вековая».

Коля(шатаясь, подходит к Вове и прикладывает ухо к его сердцу). Вова! Дядя Вова! Куда ты уходишь?!.. Не уходи. В лесу-то ведь сейчас как хорошо! И дух такой духовитый!..

По-ребячески плачет.

Гамбузии плещутся в пруду… расцветают медуницы…

Вова не откликается.

Прохоров. Ну, почему бы действительно не отпустить человека в деревню?.. Ведь просился же, каждый день просился — и всякий раз отказывали. Вот и зачах человек от тоски по лесным пространствам…

Гуревич. За упокой…

Четверо оставшихся, под все длящуюся «Липу вековую», выпивают за упокой.

Прохоров(в упор смотрит на Гуревича). И чем же все-таки кончится… вся эта серия наших побед над замученным миром?

Гуревич(с пафосом). Я поведу вас тропою грома и мечты! Распростертие крыльев наших будет во всю ширину земли! Не лишайте себя предрассветных чувств! Свистать всех наверх! Еще по бокалу! За солнечное сплетение обстоятельств!..

Алеха(голосом хриплым и павшим). Ура…

Витя, выпив, тоже оседает на койку, рядом с Алехой. Его начинает неудержимо рвать шахматными пешками и костяшками домино. Сотрясаясь всем своим телом, он делает несколько конвульсивных движений ногами — и падает в постель, бездыханный. Гуревич и Прохоров загадочно смотрят друг надруга. Свет в палате, неизвестно почему, начинает меркнуть.

Стасик(встает с колен. Забегал в последний раз). Что с вами, люди? Кто первый и кто последний в очереди на Токтогульскую ГЭС? Отчего это безлюдно стало на Золотых пляжах Апшерона? Для кого я сажал цветы? Почему?.. Почему в тысяча девятьсот семидесятом году ЮНЕСКО не отметило две тысячи лет со дня кончины египетской царицы Клеопатры?!..

И снова замерзает, на этот раз со склоненной головою и скрестив на груди руки, а-ля Буонапарте в канун своего последнего Ватерлоо. И так остается до предстоящего через несколько минут вторжения медперсонала.

Прохоров. Алеха!

Алеха(тяжело дышит). Да… я тут…

Прохоров (тормошит). Алеха!..

Алеха. Да… я тут… прощай мама… твоя дочь Любка… уходит… в сырую землю.

Запрокидывается и хрипит.

Мой пепел… разбросайте над Гангом…

Хрипы обрываются.

Прохоров. Так что же это… Слушай, Гуревич, я видеть начинаю плохо…

Уже исподлобья.

А тебе — ничего?..

Гуревич. Да видеть-то я вижу. Просто в палате потемнело. И дышать все тяжелее… Ты понимаешь: я сразу заметил, что мы хлещем чего-то не то…

Прохоров. Я тоже почти сразу заметил… А ты, если сразу заметил, почему не сказал?

Гуревич. Мне просто показалось…

Прохоров. Что тебе показалось?.. А когда уже передохла половина палаты, тебе все еще казалось?..

Злобно.

Умысел у тебя был. Ум-мысел. Вы же не можете… без ум-мысла…

Гуревич. Да, умысел был: разобщенных — сблизить, злобствующих — умиротворить… приобщить их к маленькой радости… внести рассвет в сумерки этих душ, зарешеченных здесь до конца дней… Другого умысла не было…

Прохоров. Врешь, ползучая тварь… Врешь… Я знаю, чего ты замыслил… Всех — на тот свет, всех — под корень… Я с самого начала тебя раскусил… Ренедекарт… С-с-су-чара…

Пробует подняться с кровати и с растопыренными уже руками надвигается на спокойно сидящего Гуревича. Но уже не в силах, что-то отбрасывает его назад, в постель.

С-сученок…

Гуревич. Выражайся достойнее, староста… Что проку говорить теперь об этом?.. Поздно. Я уже после Вовиной смерти понял, что поздно. Оставалось только продолжать.