Вальпургиева ночь - [19]

Натали(полушепотом). Ни о чем не думай, Лев, все будет хорошо.

Гуревич пробует что-то сказать.

Натали прикладывает пальчик к губам.

Тс-с… Все дрыхнут. В коридоре ни души. Адье. Спокойной ночи, алкаши.

Проплывает к выходу, тихо-тихо прикрывает за собой дверь.

Стук удаляющихся каблучков. Все пациенты разом сбрасывают с себя одеяла, приподымаются в постелях и завороженно глядят на два белых ферзя посреди палаты.

ЗАНАВЕС

.

Акт пятый

Между четвертым и пятым актами — пять-семь минут длится музыка, не похожая ни на что и похожая на все, что угодно: помесь грузинских лезгинок, кафешантанных танцев начала века, дурацкого вступления к партии Варлаама в опере Мусоргского, канканов и кэкуоков, российских балаганных плясов и самых бравурных мотивов из мадьярских оперетт времен крушения Австро-Венгерской монархии. Поднимается занавес. Все та же третья палата, несколько часов спустя: все выглядит настолько иначе, что глупо и говорить об этом.

Прохоров. Рас-светает!.. Ал-леха!!

Алеха. Да, я тут.

Прохоров. Вдарь что-нибудь на своей гитаре, Диссидент! Вдарь по сердцам наших просветленных узников!

Алеха. Пум-пум-пум-пум!

Представление начинается. В нем принимают участие все, даже комсорг Пашка Еремин: где только он успел нализаться, непонятно, ведь ему было отказано даже в граммулечке.

Пум — пум-пум-пум!

Пум — пум-пум-пум!

Я надену платье бело

И весеннее пальто.

Никого я не боюся:

Председатель — мой отец.

Вова.

Председатель к нам спешит,

«Не кручиньтесь, — говорит, —

Не кручиньтесь, не тужите,

Удобренье положите».

Михалыч.

Дети в школу собирались,

Мылись, брились, похмелялись.

Эх, в бога-душу-мать,

Дайте курочку!

Коля.

Ему уж двадцать лет —

А он такой дурак!

Ему уж тридцать лет —

А он такой дурак!

Ему уж сорок лет —

А он такой дурак!

Ему уж…

Алеха(прерывает его).

Коля водит самолеты —

Это хорошо.

Вова пысает в компоты —

Это тоже хорошо!

Прохоров.

А агент из Миннесоты —

Тоже очень хорошо!

Это, разумеется, выпад в сторону Михалыча, который в это самое время пробует, как сенсансовская плисецкая лебедь, делать ручками фокусы-покусы.

Сей агент, агент прекрасный,

Опрокинув свой бокал,

На груди ее атласной

Безмятежно засыпал.

Хо-хо

Витя со всем своим пузом вступает в пляс, повязав наволочку вместо косынки.

Алеха(подтанцовывает к Вите).

Ай-ай! Ох-ох!

Все готово. Бобик сдох.

Что с тобою приключилось,

Манечка?

Витя(не без кокетства).

Совершенно ничего,

Ровным счетом ничего,

Ничего не приключилось

С Манечкой.

Просто слишком завертелась

Просто слишком захотелось

Съездить в будущем году

В Пизу или Катманду!

Опля!!

Гуревич между тем с тревогой всматривается в полусонного Хохулю. Очень заметно, как тот, и выпив-то всего-навсего граммов сто пятнадцать, клонится к закату.

Гуревич(подходит к нему, тормошит). Хохуля! Для оживления психеи хочешь еще немножко дернуть? Ты меня слышишь?.. Не слышит… Передаю по буквам. Хохуля… дернуть… Д — Движение неприсоединения, Дуайт Эйзенхауэр, Девичьи грезы, Дивные бедра, День поминовения усопших… «Д». Следующая — «Е»… Только вот как передать ему «E»?.. Подлец Карамзин — придумал же такую букву! Здесь у Кирилла и Мефодия были уже и В, и Х, и Ж… Так нет же, эстету Карамзину этого показалось мало… Стоп, ребятишки!!! Хохуля не дышит!..

Одни обступают мертвеца, другие продолжают беззаботное буйство.

Прохоров. Вот к чему приводит лечение электрошоком! Вот вам блестящее подтверждение несостоятельности нашей медицины!

Стасик становится у трупа, оттянув подбородок, в позе стерегущего Мавзолей.

Гуревич. Ничего. Ничего неожиданного. Следует вполне полагать на судьбу и твердо веровать, что самое скверное еще впереди.

Прохоров(добавляет). Рене Декарт. И да не будет никто омрачен! Мы отмечаем сегодня вальпургиево празднество силы, красоты и грации! Ха-ха! Танцуют все! Белый танец! Алеха!

Алеха.

Пум-пум-пум-пум!

Пум-пум-пум-пум!

А я вот все люблю,

А я вот всех люблю:

Дедюктивные романы,

Альбионские туманы,

И гавайские гитары,

И гаванские сигары,

И сионских мудрецов,

И сиамских близнецов…

Уй-йу-йу-у-у-у-у-уй!

(На мотив Чайковского)

Не ходи пощипывать,

Не ходи просма-атривать,

Не ходи прощу-пывать

Икры наши де-е-евичьи-и…

Витя(под Кальмана, играя пузенью).

За что, за что, о Боже мой?

За что, за что, о Боже мой?

За что, за что, о Боже мой?

За что, за что, о Боже мой?

Гуревич. Взлеты и провалы династий, Распятие и Воскресение, варфоломеевские ночи и волочаевские дни, — все это, в конечном счете, только для того, чтобы комсорг Еремин мог беззаветно плясать казачок… Нет, тут что-то не так… Подойди, Сережа, я тебе еще чуточек налью…

Сережа, перекрестившись, выпивает.

Гуревич. А Вова? Где Вова? Что с Вовой?

Вова сидит в постели, затылком опершись о подоконник, без движения и почему-то с совершенно открытым ртом.

Поди-ка, взгляни, Прохоров, что с ним?

Прохоров. Дышит! Вовочка дышит!

Напевает ему из Грига.

«Идем же в лес, друг мой, где нас фиалки ждут.

Идем же в лес, в зеленый лес, где нас фиалки ждут…»

Вова не откликается ни звуком. Рот по-прежнему открыт. А головку его уже обдувает Господь.

Гуревич. Однако!.. Там (кивает в ту сторону, где происходит маевка медперсонала) — там веселятся совсем иначе. Ну, что ж… Мы — подкидыши, и пока еще не найденыши. Но их окружают сплетни, а нас — легенды. Мы — игровые, они — документальные. Они — дельные, а мы — беспредельные. Они — бывалый народ. Мы — народ небывалый. Они — лающие, мы — пылающие. У них — позывы…