Вальпургиева ночь. Ангел западного окна - [24]

Это был портрет графини Ламбуа, как он тогда узнал, и ее звали Поликсена.

Все пылкие полудетские мечтания о красоте, изяществе, блаженстве, счастье и упоении отныне облекались в зримый образ, по имени Поликсена, которое вскоре стало магическим заклинанием; стоило его только произнести, и совершалось чудо — она была совсем рядом, и он ощущал жар поистине испепеляющей ласки.

Несмотря на юность и здоровье, которое раньше не внушало опасений, Оттокар чувствовал, что внезапное заболевание сердца не излечить никаким врачам и что, возможно, ему суждено умереть во цвете лет, но это не печалило его, напротив, он испытывал какое-то сладостное предощущение смерти.

Странный, прямо-таки несусветный мир вокруг гладоморни, с его былями и легендами, пробудил в Оттокаре еще в детские годы тягу к мечтательству, к возведению воздушных замков, и тогда уже реальная жизнь, такая убогая и утесненная узкими границами, казалась ему враждебным миром неволи.

Ему даже не приходило в голову связывать свои мечты и томления с какими-то свершениями в земной юдоли. Время, в которое он жил, исключало всякие планы на будущее.

Он вполне обходился без общения со сверстниками. Далиборка уединенный двор, немногословные приемные родители да старый учитель, нанятый графиней Заградкой для обучения ребенка, поскольку его покровительница не желала, чтобы он посещал школу, — вот и все его первые и долгое время единственные впечатления внешнего бытия.

Его мрачноватый вид и отчужденность от общества, движимого тщеславием и погоней за успехом и удачей, сделали бы Оттокара одним из многочисленных градчанских чудаков, которые, словно избегая молота и наковальни эпохи, влачат бездеятельное замкнутое существование, если бы однажды в его жизни не произошло событие, перетряхнувшее всю его душу, — событие столь фантастическое и одновременно реальное, что оно одним ударом опрокинуло стену между внутренним и внешним и наделило его даром экстатических озарений, когда он неколебимо верил в исполнимость своих самых причудливых фантазий.

Однажды он сидел на скамье в соборе, вокруг, перебирая четки, молились женщины, они приходили и уходили, и Оттокар, устремивший свой неподвижный взгляд на дарохранительницу, не сразу заметил, что скамьи вдруг опустели и рядом с ним… лишь образ Поликсены.

Именно такой она и рисовалась ему в воображении.

В тот момент сомкнулись края пропасти между мечтой и явью. Это ощущение длилось лишь секунду, так как он сразу же очутился на твердой почве реальности, осознав, что видит перед собой живую девушку, а не образ, но и этого мимолетного мгновения было достаточно, чтобы найти точку опоры для таинственных рычагов судьбы, позволявшую столкнуть человеческую жизнь с орбиты, вычерченной сухим рассудком, и навсегда открыть для нее безграничные миры, где вера сдвигает горы.

В восторженном сумбуре фанатика, который вдруг воочию узрел свое божество, он пал ниц перед воплотившимся идеалом, благоговейно повторял имя девушки, гладил ее колени, покрывал поцелуями руки и, дрожа от волнения и захлебываясь словами, пытался сказать ей, что давно знает ее, хотя вот так видит впервые.

И под сводами собора, в окружении золоченых статуй святых их обоих закружила неистовая, какая-то сверхчеловеческая любовь, словно дьявольский вихрь, порожденный дыханием столетних призраков — сгубленных страстью предков, которые зашевелились на живописных холстах.

Не иначе как совершилось сатанинское чудо: юное существо, доверчиво переступившее порог храма, выходя из него, было уже душевной копией своей прабабки, тоже Поликсены, портрет которой висел в доме барона.

С тех пор они находили друг друга, не сговариваясь, не назначая свиданий и тем не менее точно зная время и место встречи. Будто их направлял магический компас страсти, безошибочный инстинкт, как у животных, которым не надо слов, чтобы сойтись друг с другом, ибо они слышат голос своей крови.

Они даже не удивлялись тому, что случай сводил их именно в тот момент, когда они сильнее всего этого желали. И он уже привык к неизменному и почти закономерно возобновляемому чуду, когда прижимал к груди не образ, а живую плоть возлюбленной…

Заслышав ее шаги у входа в башню — на сей раз это не было галлюцинацией, — он уже избавился от мучительных терзаний, они стали едва заметным следом преодоленной боли. И когда они сливались в объятиях, он так и не знал, прошла ли она сквозь стену, подобно привидению, или же, открыв дверь, поднялась по ступеням.

Она была с ним, и только это имело значение, а то, что происходило минутой или часом раньше, жадно заглатывала бездна прошлого, обрывая все начала и концы и будучи не в силах пожрать лишь миг их свидания.

Так было и в этот раз.

Он видел, как светлым пятном проплыла во мраке ее соломенная шляпка с голубой лентой, как Поликсена небрежно бросила ее на пол, как вслед за этим ее одежды пеленой тумана легли на стол, а потом разлетелись по стульям. Он чувствовал горячую плоть, нежные укусы коснувшихся его шеи зубов, он слышал сладострастные стоны — все происходило быстрее, чем он успевал осознать, сливалось в вереницу видений, молниеносно сменявших друг друга, и каждое опьяняло сильнее предыдущего. Это был какой-то дурман, отбивавший ощущение времени… На скрипке? Она просила его сыграть на скрипке? Нет, он не мог вспомнить, скорее всего, она этого не говорила.