Валькирия революции - [13]

Однако публикация в солидном российском журнале «Образование» одной ее статьи на педагогические темы служила стимулом для дальнейшей работы. Неудачи не отбили охоту от дальнейших попыток. Письма в Петербург отражали отнюдь не уныние от постигших ее неудач, а тоску по оставленным дома дорогим людям. Борьба с самою собой еще больше усугубила болезнь. Преследовавшие ее головные боли свидетельствовали, по диагнозу врачей, о высшей степени нервного истощения. По их же совету она отправилась в Берлин для курса лечения в нервной клинике: столица Германии считалась тогда центром высших достижений медицины, особенно в этой сфере.

Но берлинские врачи сочли, что есть более радикальный и более эффективный способ избавиться от нервного стресса, чем использование новейших медикаментов. Слегка подлечив свою пациентку, они порекомендовали ей как можно скорее возвращаться домой. Видимо, это соответствовало и ее желанию. Она вернулась в супружеский дом, и Владимир столь же безропотно принял ее, ни в чем не упрекнув и не спрашивая о дальнейших планах. На радостях они переехали обратно к родителям, которые — оба — сильно сдали, и ее бегство за границу было тому одной из причин. Никто больше не вспоминал о семейных неладах, и Владимира, вновь обретшего жену, встретили с искренней радостью. О радости ребенка, обретшего сразу и мать, и отца, нечего и говорить.

Прежняя болезнь Владимира — хронические нарывы в горле — вспыхнула с новой силой, и Александре сразу же пришлось включиться в уход за ним. Отвыкнув от домашних забот и соскучившись по мужу, она в первые недели безропотно исполняла обязанности заботливой жены. Но лишь в первые недели… Как и следовало ожидать, эта роль ей быстро наскучила и, излечив от тоски по дому, побудила снова задуматься об учебе в Швейцарии. Нервный стресс, казалось, прошел окончательно.

Владимир снова понял ее и не осудил. Чувствовал, что быть им вместе не суждено. Лето и раннюю осень Александра с родителями и сыном провела в своей любимой Куузе, Владимир остался в городе, чтобы не докучать. Видимо, именно тогда и произошел тот доверительный разговор между Александрой и подругой матери Еленой Федоровной, который воспроизведен в предыдущей главе. Стало быть, она все еще была на распутье.

Встречи с Дяденькой по-прежнему были тайными, но зато какое счастье доставляла каждая из них! Она все отчетливей понимала, что не может остаться без этого человека, которому от нее ничего не нужно — только она сама. И которому ничего не надо объяснять: он читал ее мысли еще до того, как они к ней пришли… Но подлинной радости — полной и подлинной — не было все равно. Тайная любовь угнетала, открытая сулила ненавистный «семейный очаг», который неизбежно привел бы к окончательному разрыву. К тому же это значило затеять бракоразводный процесс, чтобы затем сочетаться новым браком. Все это было ей ни к чему, она преспокойно жила бы и «так», но и Владимир, и Дяденька были офицерами, делали военную карьеру. Любое отклонение от «правил приличия» означало ее крушение. Растоптать две судьбы — этого позволить себе она не могла.

Тупиковая ситуация грозила новым обострением нервной болезни. Спасением снова стало казаться бегство. Это называлось «разрубить узел». Первая попытка оказалась тщетной. Может быть, удастся вторая?

И снова Швейцария, снова профессор Геркнер, снова его семинар. С прежней жизнью покончено, в этом уже не было никакого сомнения. Пора начинать новую — обрести «дело», войти в неведомую и пока еще чуждую ей среду. По совету профессора и по собственной инициативе Александра стала глотать одну за другой книги на экономические, политические, социальные темы. Она вошла во вкус, чувствуя, что именно в этом ее призвание. Первые публикации в солидных журналах — о проектируемых реформах в Финляндии, о ее экономическом положении, о рабочем движении в этом Великом княжестве — сателлите Российской империи — не только принесли деньги (она в них пока не нуждалась, зато гонорар, заработанный своим пером, возвышал ее в собственных глазах), но еще и известность. С поразительной быстротой она завоевала признание в качестве специалиста по современной Финляндии, и сколь бы узкой ни казалась эта специфика, Александра сразу же стала в ней авторитетным экспертом. Человеку без образования и без связей, да к тому же совсем молодой женщине, удалось сразу заполнить нишу, на овладение которой другим нужны были бы годы.

Наиболее значительным событием на этот раз, событием, оказавшим влияние на всю дальнейшую жизнь, стала встреча в Цюрихе с уже известной тогда немецкой социалисткой Розой Люксембург.

Обе женщины отличались неистовым темпераментом и воинственным максимализмом. Каждая беседа с Розой все больше убеждала Александру в том, что она не ошиблась, презрев домашний очаг ради борьбы за социальную справедливость.

Ей не сиделось на месте, навыков учебы не было никаких, прилежный студенческий труд казался пустой тратой времени, и, чтобы не терять его даром, она отправилась в Лондон, заручившись рекомендательным письмом профессора Геркнера к почти легендарным тогда Сиднею и Беатрисе Вебб. Прославленные супруги показались ей милыми, но полностью отторгнутыми от реальностей современной жизни стариками. Они вызвали у нее лишь снисходительную улыбку — прежде всего своей убежденностью в доброе дело постепенных реформ. Низвержение уже стало ее «пунктиком»: с тех пор как в доме Стасовых она сцепилась со Струве, а через него с Бернштейном, идея возведения чего-то нового на руинах постылого старого стала для нее навязчивой и потому любимой. Беседы с Розой Люксембург еще больше укрепили ее в том же мнении. Не терпелось поделиться своими впечатлениями, но — с кем? Во всем мире был пока лишь один человек, которому она могла доверить любую мысль, заведомо встретив полное понимание.