Валькирия революции - [12]

На бабушкиной половине мирно спит мой мальчик. Я крадусь мимо в свою спальню. Зажигаю свечу в фарфоровом подсвечнике и ложусь на высокую, парадную, двуспальную бабушкину постель. Засыпается сладко под мирный звук осеннего дождя, с чувством снисходительной жалости и сознанием превосходства своего положения. У Елены Федоровны все хорошее позади, а у меня — впереди».

Возможно, через семнадцать лет после этих драматических событий Александре несколько изменила память и произошло некоторое смещение дат. Переписки между нею и Саткевичем практически не сохранилось, хотя, судя по многочисленным свидетельствам, она была очень обильной. Трудно сказать сколько-нибудь точно, кто и когда ее уничтожил — скорее всего, сама Александра. Тем ценнее обрывок, кажется, того единственного письма, которое чудом сохранилось. Оно датировано б марта 1898 года. «Умоляю Вас, — писал А. А., — берегите себя! Помните, что мне очень, очень дорого Ваше здоровье, что бы дальше ни было. Обо мне не беспокойтесь. Не надо ничего говорить Володе, Вам будет только хуже». Стало быть, даже весной 1898 года Владимир еще ничего не знал — по крайней мере, от самой Александры, хотя ее драматические отношения с Саткевичем длились уже почти три года. Оказавшись в весьма двусмысленной и деликатной ситуации, Зоя ушла из «коммуны», предпочитая снимать свою квартиру, где и встречались тайно Александра и А. А. Но, ясное дело, продолжаться до бесконечности это не могло.

В апреле 1898 года Александра покинула супружескую квартиру, обосновавшись в снятых ею для себя, сына и няни меблированных комнатах на Знаменской улице. Но покоя и здесь она не нашла. Ни о какой новой семье с другим не могло быть и речи. Пять лет супружеской жизни навсегда отбили у нее охоту создать какой бы то ни было постоянный дом — семейный уют, который в ее представлении мог быть только мещанским. Квартира существовала лишь для того, чтобы в ней можно было читать и писать (то есть «делать дело») и, разумеется, спать. Любимый был нужен для ласк и для обмена мыслями — за пределами этого он оставался всего лишь обузой, отвлекавшей от «дела».

Саткевич был желанным гостем — не более. При условии к тому же, что — редким. Легко представить себе, какую боль это ему причиняло. Семья разрушилась из-за него, но оказалось, что он был не более чем катализатором тех процессов, которые вершились сами собой и впрямую от него не зависели. Его терпение, выдержка и стойкость позволили ему перенести и этот удар. «Это не человек, это Дяденька с Марса», — говорила о нем Зоя. Ласковое прозвище Дяденька осталось за ним навсегда.

13 августа 1898 года двадцатишестилетняя Александра Коллонтай покинула Петербург и отправилась за границу, оставив сына на попечение своих родителей: они уже смирились с непостижимыми для них порывами дочери.

— Ни о чем не беспокойся, — сказала Зоя. — Во всем, в чем смогу, я буду тебя здесь заменять.

— Ни о чем не беспокойтесь, — сказал Дяденька. — Я с вами всегда, где бы вы ни были и что бы с вами ни случилось.

И Владимир тоже сказал:

— Ни о чем не беспокойся. Я тебя понимаю и не сержусь. Устраивай жизнь так, чтобы тебе было лучше.

С этими напутствиями Коллонтай впервые отправилась одна в неизвестность. Путешествие это длилось более полувека.

По дорогам Европы

В бегстве за границу не было, как оказалось, никакой импульсивности. Александра все обдумала заранее: этим шагом разрубалось сразу несколько узлов. Один из них, весьма ее тяготивший в последнее время, — отсутствие образования, что особенно ощущалось, когда ей приходилось общаться с эрудированными завсегдатаями политических сборищ и научных дискуссий.

По совету людей того круга, в который теперь вошла Александра, местом будущего обучения была выбрана Швейцария. Вероятно, потому, что именно в этом кругу зачитывались тогда трудами профессора Цюрихского университета Генриха Геркнера по рабочему вопросу, и сама Александра уже одолела его пухлые книги. У нее не было ни знакомств, ни связей, ни предварительной договоренности: просто прибыла в Цюрих, в ближайшем к вокзалу кафе узнала адрес недорогого пансиона и, забросив туда свой чемодан, отправилась на поиски профессора.

Геркнер откликнулся на просьбу молодой русской поклонницы и записал ее в свой семинар. Но внезапно охватившая ее тоска не позволила начать учебу. Заболев нервным расстройством, которое, по медицинской терминологии, видимо, правильнее назвать депрессией, она по совету врачей уехала в Италию, поселившись на побережье Лигурийского моря, неподалеку от Генуи. Финансовой проблемы не было — отец щедро снабжал ее деньгами, и она могла позволить себе роскошь целиком отдаться писанию. Оставив на время «художественную прозу», Александра переключилась на статьи для газет и журналов, излагая свой взгляд на экономические и социальные проблемы Финляндии. Эти проблемы живо обсуждались тогда в российской прессе, Александре же, видимо, они были близки из-за ее финляндских корней. Ее эмоциональность, казалось, с лихвой компенсировала отсутствие систематических знаний, но первые опыты не нашли желанного отклика ни в одном периодическом издании, куда она рассылала свои сочинения.