Валентин Серов - [6]

Критические статьи кое-как помогали существовать неудавшемуся чиновнику, жизнь которого была убогой, неустроенной, одинокой. В 1851 году уехал на три года за границу Вольдемар Стасов, внеся перед этим немалое смятение в тихую, пуританскую семью стариков Серовых тем, что завел бурный и страстный роман с их замужней дочерью, любимой сестрой Александра Николаевича Серова Софьей Николаевной Дютур. Эта история создала первую трещину в отношениях двух преданных друзей.

· · ·

Вскоре после отъезда Стасова вернулся из-за границы на родину Михаил Иванович Глинка, и Серов возобновил свое давнее знакомство с ним, начавшееся еще в 1842 году. Александр Николаевич восхищался великим композитором, аранжировал для фортепьяно отдельные отрывки из его опер и даже начал записывать под диктовку композитора «Записки об инструментовке». Для Серова это было первое в его жизни знакомство с научной теорией композиции.

Отъезд Михаила Ивановича из Петербурга и его безвременная смерть в Берлине были для Серова большим горем. В февральские дни 1857 года, когда в Россию прибыл прах Глинки, Людмилу Ивановну Шестакову, сестру Михаила Ивановича, сопровождали в Кронштадт для печальной встречи Александр Николаевич Серов и два брата Стасовы — Владимир и Дмитрий Васильевичи.

Уже после смерти Глинки, как бы приняв из его рук эстафету, Серов приступил к работе над оперой с твердым намерением довести дело до конца.

Итак, «Юдифь» пишется! Отдельные ее отрывки разыгрываются автором во всех дружеских кружках Всюду, кроме дома Стасовых. Туда, к давно уже вернувшемуся из-за границы Владимиру Васильевичу, Серов не заходит. Да и сам Стасов, такой горячий помощник всех «творящих», не интересуется тем. что делается у его ближайшего друга Серова.

И все это потому, что разрыв между друзьями неизбежен…

Как музыкальный критик Серов вел себя капризно и недальновидно. Он слишком часто менял свои симпатии в зависимости от настроения и увлечения. То ему нравится итальянская опера, то он яростный ее противник; то ненавидит Берлиоза, то поет ему хвалу; то он упивается Мейербером, то прилагает все усилия, чтобы «повалить» его. И, наконец, он замахивается на Глинку. Он начинает находить всевозможные недостатки в «Руслане и Людмиле», уверять, что «Жизнь за царя» значительно выше. Приверженцев Глинки он насмешливо окрестил «русланистами» и не прочь был поглумиться над ними. К лику русланистов Серов причислил всю новую музыкальную русскую школу, которая в дальнейшем стала известна под именем «Могучей кучки». Нападки Серова на Даргомыжского, Бородина, Римского-Корсакова, на организованную Балакиревым и Ломакиным бесплатную музыкальную школу явились серьезной причиной недовольства Стасова. Немалое значение сыграл и сугубый «вагнеризм» Александра Николаевича. Стасов, так же как русланисты, Вагнера не любил, признавал из всех его произведений только одну оперу «Нюрнбергские мастера пения» («Мейстерзингеры»), Очень претила всем объединившимся вокруг Балакирева музыкантам самореклама Вагнера, его претензии, его тщеславие, его юдофобство, казавшиеся им несовместимыми с характером истинного художника. Так накапливалось недовольство.

Стасов, человек горячий, резкий, прямой, очевидно, не сдерживался и высказывал свое недовольство Серову. У того тоже находилось что ответить. Пришел момент, когда друзья не захотели даже подать друг другу руки.

К «Юдифи» Стасов в пылу полемики с бывшим другом отнесся враждебно и негодовал на безмерное, «стадное», по его мнению, увлечение оперой, на «излишний» ее успех. Правда, позже он все же признал, что «Юдифь» — лучшее произведение Серова.

Александр Николаевич, как человек более мягкий, более отходчивый и, возможно, более привязанный к Стасову, не раз пытался возобновить с ним отношения, но тщетно — тот был непреклонен.

«Юдифь» принесла своему творцу гораздо большую славу, чем приносили полемические статьи. Да и материальное благополучие впервые посетило его дом. Как-никак, но за каждое представление автор получал около ста рублей, а за полтора года «Юдифь» прошла тридцать раз. Серов готов был считать себя богачом, мечтал о поездке за границу.

Возможно, что, будь отец Александра Николаевича жив, он теперь отказался бы от своих грозных и, как ему казалось, пророческих слов, обращенных к сыну: «Умрешь в кабаке на рогожке!» Александр Николаевич не только прославился оперой, он писал уже и другую, которую с нетерпением ждали в Мариинском театре.

Вот в какой период жизни Серов встретился с юной Валентиной Семеновной Бергман.

Несколько недель близкого знакомства с девушкой оказались для Серова решающими. Это молоденькое существо, маленькое, худенькое, отнюдь не блещущее красотой, с чертами лица крупными, строгими, даже суровыми, привлекательное только своим живым умом и юной свежестью, привязало к себе Серова крепчайшими нитями.

Объясняясь ей в своих чувствах, Серов сказал:

— В жизни своей я имел две привязанности, влиявшие роковым образом на меня: первая, в самые юные годы, была дружба с моей сестрой. Я ее любил нежной, горячей любовью… Другая моя привязанность была не менее сильной: всепоглощающая дружба связывала меня с Владимиром Васильевичем Стасовым. Я не скажу, чтобы между нами было большое сродство душ, но мы, так сказать, пополняли друг друга… Я, надо вам сказать, не переношу одиночества в моей артистической жизни… Теперь я чувствую, что третья личность вошла в мою жизнь и будет роковым образом играть в ней немаловажную роль…