Валентин Распутин. Боль души - [10]

– Такая дата, как 60-летие, предполагает взгляд на прожитое и сделанное. Скажите, хотя бы коротко, что вы думаете в связи с этим?

– Сделано, если говорить о книгах, мало. Но это, во-первых, зависит от индивидуальных возможностей, я всегда работал медленно и по многу раз переписывал свои вещи. Сюда же нужно добавить еще и то, что я не умею писать по первому позыву (имею в виду замысел, начало работы) и жду «зачатия» какого-то нетерпеливого толчкового ощущения, требующего выхода наружу. И, во-вторых, я слишком много времени отдал так называемой общественной работе. Охрана памятников истории и культуры, Байкал, борьба против поворота северных и сибирских рек, борьба, борьба, борьба… Многое из этого было необходимо, потому что речь шла о России, но вдесятеро больше пристегивалось к главному второстепенного, наваливалось только потому, что ты показал себя ломовой лошадью.

Впрочем, это не только моя судьба, но и многих моих товарищей по литературе. Таково в России отношение к писателю. Стал известным, заметным – послужи-ка для дела мирского, будь ходатаем за правду. Во мнении народном это считалось второй необходимой обязанностью писателя. Литература у нас невольно рассматривалась в двух ипостасях – заявление своих гражданских и нравственных принципов в книгах и последующая активная защита этих принципов в жизни.

Одним я могу быть удовлетворен, оглядываясь на свой литературный путь: всю жизнь я писал любовь к России.

– Мне интересно вот что: считаете ли вы себя советским писателем? Все-таки основная часть вашего творчества приходится на советские годы. Как относитесь к понятию «советская литература» и как эту литературу оцениваете? В моем представлении, скажем, Шолохов и Леонов – писатели не только русские, но и советские.

– Я понимаю себя и всегда понимал все-таки как писателя русского. Советское имеет две характеристики – идеологическую и историческую. Была петровская эпоха, была николаевская, и люди, жившие в них, естественно, были представителями этих эпох. Никому из них и в голову не могло прийти отказываться от своей эпохи. Точно так же и мы, жившие и творившие в советское время, считались писателями советского периода. Но идеологически русский писатель, как правило, стоял на позиции возвращения национальной и исторической России, если уж он совсем не был зашорен партийно.

Литература в советское время, думаю, без всякого преувеличения могла считаться лучшей в мире. Но она потому и была лучшей, что для преодоления идеологического теснения ей приходилось предъявлять всю художественную мощь вместе с духоподъемной силой возрождающегося национального бытия. Литературе, как и всякой жизненной силе, чтобы быть яркой, мускулистой, требуется сопротивление материала. Это не обязательно цензура (хотя я всегда был за нравственную цензуру или за нравственную полицию – как угодно ее называйте); это могут быть и скрыто противостоящие механизмы, вроде общественного мнения. К примеру, нынешнего, которое вора и проститутку считает самыми уважаемыми людьми и предателю воздает почести.

Кстати, советская цензура сделала Александра Солженицына мировой величиной, а теперешнее «демократическое» мнение, укорачивая Солженицына, сделало его, что еще важнее, величиной национальной.

– А сегодняшнее мировосприятие русского писателя и гражданина России Валентина Распутина? Что в нем преобладает?

– Преобладает то же, что и у большинства из нас, – боль за Россию, чувство омерзения к тем, кто под видом демократии завел в ней разбойные и бесстыднейшие порядки. Наша патриотическая оппозиция время от времени предлагает теневые кабинеты правительства – пора, я думаю, открыто назвать тех, кто в ближайшем будущем должен пойти под трибунал за тягчайшие преступления перед Россией и ее народом. «Никто не забыт, ничто не забыто» – лозунг этот должен приобрести новый и взыскательный смысл, смысл справедливого возмездия. Хватит послушно и безвольно идти под уничтожение.

– Отношения с читателем. Как их вы ощущаете сегодня? Что вообще могли бы сказать, исходя из ваших наблюдений, об отношениях читателей и литературы в сложившемся у нас сегодня обществе?

– Надо, вероятно, сразу оговориться, что мы имеем в виду не того читателя, который питается нечистотами, – там ничего, никаких отношений с кем-либо, кроме физиологических испражнений, ждать не приходится. Мы говорим о читателе здоровых правил и здорового вкуса. О том, кто по-прежнему относится к литературе как к пище ума и сердца.

Да, читать стали намного меньше. Как-то вдруг, после взрыва читательского интереса в конце 80-х. И это «вдруг», этот сверхбыстрый и глубокий сброс интереса к книге говорит о неестественности этого явления, о каком-то словно бы испуге перед книгой. Именно испуг перед книгой и нужно считать одной из причин резкого падения числа читателей. Главная причина здесь, конечно, – обнищание читающей России, неспособность купить книгу и подписаться на журнал. Вторая причина – общее состояние угнетенности от извержения «отравляющих веществ» под видом новых ценностей, состояние, при котором о чем-либо еще, кроме спасения, думать трудно. И третья причина – что предлагает книжный рынок. Не всякий читатель искушен в писательских именах. А если даже искушен, – возьмет новую книгу любимого В. Астафьева, а там матерщина, чувство брезгливости к человеку, которого судьба занесла в коммунизм… Возьмет произведение автора с громкой фамилией Суворов, а в нем откровения о том, что не Гитлер напал на нашу страну в 1941-м, а мы вероломно напали на Германию. «Демократическая» критика уши прожужжала В. Ерофеевым, его «Русской красавицей» – и вот она перед читателем: ведь это же надо мужество иметь, чтобы не только читать, но и держать в доме подобное произведение. У читателя невольно складывается впечатление, что вся или почти вся литература ныне такова и лучше с нею не знаться.