Валентайн - [8]

Холодный ветер обжег лицо. Снежинки щипали щеки. Она увидела горящие здания... автозаправку, колонки которой были наполовину засыпаны снегом... вокзальный перрон без крыши, искореженные рельсы, скрученные ломаными углами... она парила над сугробами вместе с ветром, что выл в пустотах выгоревших домов этого города-призрака и стряхивал лед с голых замерзших ветвей... он выдыхал ее имя, ветер... Хитхитхитхит... на одной монотонной тягучей ноте... дверь без стены хлопала на ветру, и ржавые петли скрипели: Хитхитхитхит... и луна была полной и алой, как кровь...

— Где я? — прошептала она.

— Это Узел, был такой маленький городок, — сказал голос мальчика. — Он весь сгорел, несколько лет назад.

— Где мой дедушка?

И тут она его увидела. Он полз по засыпанной снегом улице... отрезанная голова с тянущимся за ней хвостом внутренностей отталкивалась от земли языком...

— Дедушка! — закричала она...

...и он услышал ее, и направился к ней... глаза как холодные сгустки слизи, склизкие слезы стекают в снег... из ноздрей лезут черви... волосы слиплись от гноя... он направился к ней, содрогаясь от ярости. Принц Пратна превратился в самого злобного и кошмарного из духов... фи красу... низших в иерархии сверхъестественных тварей, деградировавших настолько, что они питаются человеческими экскрементами. Должно быть, он умер в подлости и бесчестии, иначе он не был бы обречен на такую судьбу. Но ведь считается, что фи красу могут стать только женщины, разве нет? Или это такая жестокая шутка кармы над двусмысленными сексуальными пристрастиями бывшего принца?

— Дедушка! — закричала она. — Ты меня не узнаешь?! Это я, Хит. Твоя младшая внучка...

Она побежала к нему, холодный снег обжигал ноги. Он посмотрел на нее. Он ее не узнавал! Не узнавал! Он продолжал ползти к ней, извиваясь хвостом из внутренностей, которые исходили паром, его пищевод безобразно пульсировал, движимый лишь первозданным голодом. С его губ сорвалось влажное чавканье. Он собирался напасть на нее! Она уже чувствовала, как его горячий язык облизывает ей лодыжку, мокрый и липкий... и...

— Нет! — Она резко вырвала руку из руки духа-проводника. Видение сразу же стало меркнуть. Она вернулась в комнату без стен. Она рыдала, ее всю трясло.

Симона Арлета отложила свой сверток в сторону и открыла глаза.

— Ты получила ответ, за которым пришла? — спросила она. — Не плачь, милая. — Она достала бумажный платок откуда-то из многочисленных складок плаща и вытерла слезы со щек леди Хит.

— Это было как будто на самом деле! — сказала леди Хит. — Но сейчас же двадцатый век, и я не верю в фи красу, шаманов и изгнание бесов... Это все мама, это она захотела... понимаете...

Симона раскрыла объятия. Леди Хит упала ей на грудь, испуганная и беспомощная, как ребенок. Ей по-прежнему было холодно — она так замерзла в том заснеженном призрачном городе. Обветренные щеки горели. Ей казалось, что у нее на щеках так и остались снежинки, и снежинки не тают. В объятиях Симоны ей было тепло и спокойно, но было и что-то еще... что-то холодное и чужое, что как будто вбирало в себя ее внутренние переживания, питаясь ее смущением и страхом. Ей это не нравилось, ей хотелось освободиться от этих голодных объятий, но она не могла... ей что-то мешало. Она вдруг поняла, что эта женщина — как наркотик. Именно так она и получила власть над своими многочисленными приверженцами.

* * *

• наплыв: музыка ночи •

Петра сказала:

— Послушайте, если вы не хотите, то и не нужно. Я знаю, обычно вы требуете... солидное вознаграждение за подобные вещи, и... в общем, «Мир развлечений» не планировал дополнительные расходы...

— Это нормально, что ты так нервничаешь. Это вполне естественно. Расслабься, Петра. Расслабься. Ты просто боишься того, что может сказать тебе сын. Боишься, что он... будет винить тебя.

Конечно, она права. Элементарная «диванная» психология. Нужно забыть о себе. Стать как мебель и просто наблюдать. За тем, как Симона говорит, как она излагает мысли. За языком ее жестов.

Петра огляделась по сторонам и стала настраиваться на свой «журналистский режим». Симона сидела по-турецки на высокой шелковой подушке. Все в комнате было черным. Стены, свечи, тысячи свечей, все черные; низкий столик или алтарь за спиной у Симоны, отполированный оникс, на столике — какой-то многорукий черный идол. Алый рубин на лбу статуэтки — единственное пятно света посреди черноты. Ни одного окна. Полное отсутствие ощущения пространства, пропорций и размеров. Как будто комната находилась вне пределов вселенной. Все казалось таким нереальным — и в то же время реальным.

Петра оценила тщательно продуманную обстановку. Сразу же выбивает клиента из колеи — полностью дезориентирует. Сидеть приходится на полу, в положении униженного просителя, и смотреть на Симону снизу вверх. Поневоле проникаешься ощущением ее силы. Петре даже пришло в голову, что, может быть, между сеансами в комнате делают перестановку — чтобы для каждого члена ее избранной клиентуры был свой эксклюзивный антураж.

— Расслабься, — сказала Симона. — Расслабься, расслабься...

А это, случаем, не гипноз? Кажется, все сеансы гипноза как раз и начинаются с этого