Валенки - [38]

— Сейчас не собраться, — подумав, ответил Федя Степану. — Может, в конце лета.

— Или в Орехово-Зуево? — сказал Степан сам себе. — Если сам не смогу — жену пошлю. Вот собачья жизнь, а!?

38.

После посевной, когда стало немного полегче, посвободнее, Костяха Крайний купил вдруг в Калязине велосипед. Ну, Сентюрины жили покрепче прочих; поговаривали, им от бабки что-то досталось, вот Костяхина мать и раскошелилась. Этот велосипед, сиявший никелировкой и свежей краской, совершенно свел с ума не только самого Костяху, но и Мишку с Вовкой; а Федя полез в постельник, набитый соломой, выкопал завернутый тугой сверточек, пересчитал деньги: не может ли он тоже купить эту сиятельно красивую вещь? Выходило, что может. Денег как раз хватало, только уж после такой покупки не останется нисколько, разве что несколько мятых рублей.

Костяха учился ездить на велосипеде аккурат перед бачуринским домом — тут луговинка ровная. И видеть это Феде было просто невыносимо — велосипед сверкал на солнце спицами, празднично позванивал в звоночек, сочно поскрипывало седло; Костяха ростился, крутил головой: смотрит ли кто, как он катается? Он снисходительно давал поучиться и друзьям, но это ж надо было просить у него! Тут Костяхина воля — дать или не давать; он сразу стал выше их, и все вдруг оказались ему должны.

От мук зависти Федю излечило вот что: чуть дальше, за луговиной, возле аверинского огорода гуляла привязанная на веревочке дочка Хвалёнки; ее так и звали — Дочка. Она смотрела и на велосипед, и на его владельца с глупым недоумением, и это было очень смешно. То есть Федя увидел вдруг, как смешон Костяха, выделывающий круги по луговине, если смотреть на него глазами Дочки. Ну, что такое велосипед? Он молока не дает, на нем ни навоз со двора не вывезешь, ни воды из колодца не достанет, не пашет он и не сеет, а если сломается, то сразу же не будет стоить ничего. Скотина сломает ногу — ее на мясо; а если отвалится колесо у велосипеда, тогда что? А ничего, просто железяки, вот и все. Так какой прок от него в хозяйстве? Разве что пофорсить… Баловство это, напрасно так ростился Костяха.

Совсем другое дело — Дочка. Вот она подрастет и станет коровой. Если бы ее купить, а не эту игрушку — велосипед?.. И так ясно представилось Феде: вот стоит она у него во дворе, уже взрослая корова… вот он выходит к ней с подойником…

Интересно, сколько за нее запросит крестна? Неужели не хватит денег? Что бы такое продать, чтоб выручить их? У него есть шерсть, восемь килов. Что еще? Сено с усадьбы, которое накосится нынешним летом… Нет, сено продавать нельзя — чем тогда кормить Дочку?

Он отправился к Авериным «поторговаться»: за спрос, ведь, денег не берут.

— Нет, Федюшка, — сказала крестна, вздохнув. — У Вальки свадьба на носу, я ей обещала Дочку.

Федя пригорюнился: все так хорошо выстраивалось — он вырастит из теленка настоящую корову! Это была бы его собственная корова, одному ему принадлежащая. И вот поди ж ты…

— А ты вот что, парень, — посоветовала крестна, подумав, раз у тебя денежки-то завелись, купи пол-коровы, а? Я тебе продам. Мне одной-то не под силу держать Хвалёнку — сена со своей усадьбы не хватает, а покупать накладно. Да и какая у меня семья будет!

Дочь Валька теперь вот уйдет из дому, раз замуж-то выходит. Останется крестна вдвоем с Люськой, девчонкой помладше Феди.

— Хвалёнку на оба наши хозяйства как раз хорошо: тогда у нас будет две усадьбы — сена хватит. Давай-ка, подумай, прикинь, может и сговоримся.

Федя ушел от нее взволнованный: не о теленке речь, который когда-то еще вырастет — через два года! Молоко будет уже сейчас. На половину коровы денег у него явно не хватало, но ведь речь шла о Хваленке! Вернуть ее во двор значило гораздо больше, чем заиметь пол-коровы. Хвалёнка помнит прежнюю хозяйку, знает ее руки, и его знает, Федю. Выходя во двор, он будет снова слушать ее дыхание, и родной дом станет не пустой, а одушевленный.

Вот только где взять денег? Занять? Но кто даст? За шерсть много не выручишь: вторина все-таки, не лицовка. Если же не продавать, а наоборот, прикупить лицовочки и свалять бы пар шесть-семь валенок, да съездить в Москву… Можно и десять пар свалять да продать! Ведь это, погоди-ка, сколько он выручил бы денег…

Легко так подсчитывать-то, а свалять каково! Уже наступила сенокосная страда: к вечеру всякий день Федя уставал так, что лишь бы до постели добраться. К тому же дни стояли жаркие и были они бесконечно долги, а ночи коротки настолько, что за день наработавшись — не выспишься. Нет, не до стирухи теперь. Единственное, что пока было ему посильно: кое-какие хозяйственные хлопоты.

Но, что же, время еще есть: крестна половину Хвалёнки будет продавать не теперь, а не раньше осени. Значит, где-то в сентябре или октябре он должен обернуться в Москву, на Перовский рынок.

И уже пробудилась мысль, которая заставляла приглядываться к огороду: неплохо бы тут устроить собственную стирушку. Не век же ходить в чужую! Раз пустят, два пустят, а потом скажут: нет, парень, ты мешаешь, надо свою иметь.

Но огород бачуринский открыт со всех сторон; не было тут густого вишенника, как у Гаранина Степана, и не было двух огромных елей, как у Никишова Ивана.