Валега - [3]
Валета про войну говорит проще:
— Там от своих долго не намаскируешься — раз-два сходил на задание, и видно.
«…Это замечательный паренек. Он никогда ничего не спрашивает и ни одной минуты не сидит без дела. Он умеет стричь, брить, чинить сапоги, разводить костер под проливным дождем… На войну пошел добровольцем.
— Когда кончится война,— сказал он,— я поеду домой и построю себе дом в лесу. И вы приедете ко мне и проживете у меня три недели. Мы будем ходить с вами на охоту и рыбу ловить…
Я улыбнулся.
— Почему же именно три недели?
— А сколько же? — Валега удивился, но лицо его ни на йоту не изменилось. — Вы больше не сможете. Вы будете работать. А на три недели приедете».
Все так и случилось. И вот тот самый дом. Правда, он не в лесу, а в алтайской степи, в райцентре Бурла. А Валега, кажется, остался точно таким же, как описал его Некрасов, хотя давно на пенсии, и, конечно, он уже не Валега, а Михаил Иванович Волегов. Скромный, но уютный дом — видно, что сам хозяин рубил. Да и мебель тоже все больше своя — после войны недаром столяром работал. Пока Елена Ананьевна хлопочет над пельменями, мы рассматриваем фотографии, где среди офицеров в первом ряду сразу узнаешь худощавое лицо с щегольскими усиками. Капитан Виктор Некрасов — пилотка лихо сдвинута, орден Красной Звезды. А у самого Михаила Ивановича фронтовых фото не сохранилось, но есть отпечатанный кадр из фильма «Солдаты» — артист Юрий Соловьев в роли Валеги, немного потертый ватник, угрюмоватое лицо, за обмотками ложка.
— Ну до чего ж похож, — качает головой Елена Ананьевна. — Они как с Некрасовым в 1971-м приехали, и я все удивлялась.
— А вы до этого кино не видели?
— Я вообще после войны ничего о нем не знал: сначала его ранило, потом меня, тут моя война и кончилась с инвалидностью 2-й группы. А в 60-е сильно было такое, что искали однополчан. Я и говорю дочке: в Киеве до войны жил мой командир, напиши. Она написала в милицию, архив, нашли. Ну, он мне сразу же телеграмму, письмо…
«Дорогой мой Валега!
Я уже окончательно потерял всякую надежду найти тебя. Все надеялся, что ты найдешь меня, но, вот, больше 20 лет, а от тебя ни звука. Ни слуху, нм духу. Решил, грешным делом, что погиб… И вдруг! Ужасно рад, что ты жив, и надеюсь, здоров. Ты не можешь себе даже представить. Хочу знать о тебе все…
Крепко обнимаю и целую тебя, дорогой мой, нашедшийся наконец, Валега!»
— И про книгу ничего не знали?
— Откуда? Я не знал — живой он или нет.
— А когда прочитали — похоже он вас описал или немного придумал?
— И то, и то. Один к одному жизнь не опишешь.
Хлопает дверь — Борис, старший. Семья у Михаила Ивановича большая. Даже когда с женой стали внуков считать, никак не могли вспомнить — 7 или 8. Ну, с хозяйкой не поспоришь особенно. Сам Михаил Иванович молчун, пока одну-две фразы обронит, она многое успеет рассказать — как дочку замуж выдавали, как начальник здешний хотел себе «скворечник» двухэтажный строить, а она его выгнала — «Капиталист ты!», а Мишку строить не пустила, потому до сих пор и телефона нет, хотя он и инвалид войны, и как встречали на вокзале Некрасова, все село радовалось, и из райкома хотели ему пышную встречу устроить, а он отказался, и кино привез.
— Такой простой, обходительный, не воображал, что грамотный, а ты неграмотный. А весь пораненный, пойдет умываться — места живого нет, осколки и в руку, и в шею…
В. Некрасов и М. Волегов. Алтай, 1971 г.
Когда Валега нашелся, Некрасов рассказывал об этом всем знакомым восторженно, как о чрезвычайном событии.
А ведь без Валеги книга могла и не состояться, по крайней мере не стать явлением. Во-первых, попав в госпиталь, Некрасов сокрушался о потере своих дневников, важность которых трудно переоценить. Кстати, вести на фронте дневники особисты категорически запрещали. Валега разыскал два чемодана некрасовских тетрадей и доставил их в медсанбат.
Но и сам образ Валеги — рядового русского солдата, который и «читает по складам, в делении путается… спроси его, что такое социализм или Родина, он, ей-богу, толком не объяснит: слишком для него трудно определяемые словами понятия. Но за эту Родину — за меня, за Игоря… за свою покосившуюся хибарку где-то на Алтае… он будет драться до последнего патрона. А кончатся патроны — кулаками, зубами…» — этот образ стал не только одним из стержней романа, но и открытием для своего времени. «Вот это и есть русский человек!» Не Сталин, не генералы, а Керженцев, Валега и Фарбер выиграли войну. Недаром же подобную литературу придворные критики окрестили окопной правдой, литературой лейтенантов. Некрасов очень любил «Войну и мир», много раз перечитывал ее, и на фронте тоже. И в Валеге, право же, есть что-то от Платона Каратаева или скорее от капитана Тушина.
— Михаил Иванович, о том, как воевал Некрасов, мы знаем только из книги. Конечно, Керженцев — это Некрасов, но и не совсем. А вы что помните?
— Встретились мы с ним в Сталинграде, а в феврале там вся эта катавасия закончилась. Тут его ранило, а после госпиталя он уже вернулся на Северный Донец. И с тех пор мы с ним были до Люблина, где его в последний раз ранило.
