Валечка Чекина - [14]

Я ждал, что Гребенников как-то поправит меня (с чем-то не согласится), а он молчал.

— Почему ты молчишь? Или тебе это неинтересно?

— Нет… Это интересно, но для меня это неважно, — сказал он как-то очень тихо, очень спокойно и просто.

— Какая она — неважно?

— Неважно.

И тут уж мне стало совестно.

— Ты прости, пожалуйста, — сказал я. — Понимаешь, сейчас время такое… Сейчас смеются над такими, как ты. Вышучивают. Ты меня тоже пойми: это ведь редкость, чтоб вот так, как ты к Вале… — Я сглотнул слюну и, помедлив, добавил: — То есть из-за нее… То есть ты без нее не можешь, да? — Я как бы усмехнулся: — Это ведь редкость…

И мы оба, как сговорившись, потянулись за сигаретами — и закурили от спички.

Он сказал, помолчав:

— Надо ее найти как-то.

— Я обещал, и я помогу, сколько сумею, — сказал я, — но ты уверен, что она захочет вернуться?

— Конечно, — сказал он, — конечно!

Я встал, что было делать — спать? Но уже не спалось. С кухни я прошагал в прихожую и как-то полуавтоматически стал надевать плащ. Сначала я действительно хотел пройтись по улице и подышать ночным воздухом. Я даже сказал:

— Пойдем прогуляемся. Все равно не спится.

— Нет. Я уже засыпаю, — сказал Гребенников.

Я надел плащ прямо на майку и перед уходом заглянул в комнату: жена и дочка спали. Я вышел на лестничную клетку, стал неторопливо спускаться — и где-то тут пришла мысль.

Тиховаров тоже ведь был на этом съезде в Киеве и мог что-то знать, нужно позвонить, спросить — в этом и состояла моя нехитрая мысль. Правда, как спросить? Мне не хотелось, чтобы о Вале и Гребенникове опять начали носиться слухи. Тем более Тиховаров относился к Вале с некоторым презрением. И я заколебался. А ночь была теплая, без прохожих, и телефонная будка стояла с распахнутой дверцей — пустая.

Я положился на самотечность разговора, на то самое «как получится», и, войдя в будку, набрал номер.

— Тиховаров, привет!

— A-а… привет, — он узнал меня по голосу.

— Ты спал?

— Да. А в чем дело?.. Только я совершенно сонный.

Я помялся. Вопрос для ночного времени был, понятно, дикий, но я спросил:

— Слушай… Ты ж в Киеве был. Как там?.. На этом… симпозиуме?

— Ты издеваешься?

— Бог с тобой! Мне действительно интересно.

Тиховарова обмануть нетрудно — надо только твердо стоять на своем.

— Ну, что же тебе рассказать?.. Выступал, например, мой шеф, выступал Бобокин — оба по сорок минут…

Тиховаров, время от времени зевая, начал перечислять доклады.

— Подожди-ка, — сказал я. — Ну а кто блеснул?.. Ну, понимаешь, о чем я: какое-нибудь эффектное сообщение. Словом, сенсация, шумиха и все такое…

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

— Ну а знаешь — зачем спрашиваешь? Разумеется, Корнеев. Вообще-то он поэт. Иван Павлович Корнеев, не слышал?

— Поэт?

— Ему лет сорок, и кроме того, что он поэт, он занимается еще и русским языком — лингвистикой…

— Прости. Но все-таки что он у вас на симпозиуме делал?

— Ну как же: лингвистика, связь с вычислительными машинами — это сейчас модно до психоза.

— Я чувствую, вы там не переутомлялись… Ну а сам Корнеев, какой он? Тихий?.. Или нет? Наверное, пьянчужка и весельчак? Бабник, ага?

— Не уверен я, что он пьянчужка, ты уж меня извини за неосведомленность, — с этакой укоризной (за мои дурные мысли о хороших людях) сказал Тиховаров.

Я заторопился. Как это ни странно, — я хорошо это помню и могу поклясться, — моя речь сработала в нужном направлении раньше, чем мысль:

— Ну ладно, иди спи. Как-нибудь зайду. Кстати, ты Валю нашу видел?.. Как она в Киеве?

Вроде бы и случайное сопоставление имен этого Корнеева и Вали должно было сработать (если, конечно, там что-то было!) — и сработало, тем более что Тиховаров был сонный.

— Валя? Она как всегда. Вокруг этого Ивана Павловича, она и закрутилась… В своей роли!

— Ну, пока.

— Пока.

Вернувшись, я ничего не сказал Гребенникову, мне не хотелось, чтобы вышло что-то вроде той драки на даче, — я решил поискать Валю сам.

Утром Гребенников сказал, что он пойдет по знакомым.

— Только ты не спрашивай. Зайди и посиди у них. Если они что-то про Валю знают, они сами скажут, — напутствовал его я.

Он очень тихо сказал:

— Я ведь так и делаю.

Он ушел.

Я тоже вышел, позвонил из автомата на работу, кое-как отпросился на полдня — и теперь был свободен.

Сразу же (и довольно спешно) я отправился к поэту-лингвисту, я волновался, — я почему-то был уверен, что увижу там и Валю и этого Корнеева, — оказалось: ни его, ни ее. Только секретарша. Я как-то сник после своего разгона и бесцельно прохаживался около кабинета с надписью: КАБИНЕТ ЛИНГВИСТИКИ. КОРНЕЕВ ИВАН ПАВЛОВИЧ. Надпись, то есть табличка, была новехонькая, кабинет тоже новый — видно, поэт только-только пошел в гору… Не придумав, что делать, я рискнул повторить старый ход, который когда-то сделал Гребенников, — то есть я опять вошел и спросил секретаршу:

— А не подскажете хотя бы, где находится дача Ивана Павловича?

Секретарша фыркнула, сверкнув в улыбке двумя передними зубами, здоровенными, как у зайца:

— Он молод… У него нет дачи.

— Будет и дача, — сказал я, чтоб хоть что-то сказать, и улыбнулся: — Дело наживное.

— Вот тогда, пожалуйста, и приходите, — пропела она с издевательской нежностью.