Валдаевы - [74]

— Делишко хочу тебе поручить, тетка Анна, — сказал Кузьма.

— Мне? — изумилась нищенка. — Сроду никто ничего не поручал. А что за дело сполнить должна? Ежели дурной глаз отвести…

— Вот эти листочки завтра же по грамотным раздать надо.

— А что написано в них? Ты, соколик, мне самой прочитай немножко из этой грамотки — уж больно слушать люблю, когда читают, особливо ежели Псалтырь.

— Так вот, тут правда написана. Послушай-ка. «Царь такой же барин, как всем известный граф Кар. Вы же живете не лучше скотины, хоть и людьми прозываетесь. Среди полей необозримых без земли страдаете, среди тучных лугов не знаете, чем кормить свой скот, возле леса без дров прозябаете, на лаптишки лыки покупаете. Не от лени своей так маетесь…»

— Хорошо написано. Понятно все. Клади пачку в суму.

— Дело ведь не шутейное.

— Стара уж я шутить. Ро́здам.

— А если урядник поймает? Что скажешь?

— Восьмой десяток мне… Не бойся, паря, отбрехаюсь.

— Вот спасибо, выручила…

А вечером во многих избах уже читали листовку.

С другого конца Алова примчался к Люстрицким дьякон Ревелов, — лицо красное, руки дрожат, — протянул попу желтый листок.

— Глянь, батюшка, дочка с улицы притащила.

— И мой сынишка такую бумажку принес, да только розовую. Читать пробовал. Слова мордовские, а посему мне непонятные. Чего там писано?

— Я, батюшка, все эрзянские слова знаю, да говорить на инородном языке стесняюсь. Но эту грамотку прочитал. Крамола там, батюшка. Нашлись наставнички — зовут подати не платить, начальству не подчиняться.

— Ох, смутьяны!

На другой день урядник рыскал по Алову — искал бабку Анну. Нашел только к вечеру и учинил допрос:

— Где бумажки взяла, колдунья?

— Бумажки? Вчера, милок, на дороге нашла. Видать, мужик на санях ехал да обронил… Красивые бумажки. Детишкам их отдала — пусть тешатся.

— Мужик ехал?.. Ты видала его?

— Не видала я мужика. Говорю, на дороге нашла.

— А ты не врешь?

— Кабы врала, кусков бы не брала, деньгами бы драла, богатою была.

4

Фома Нужаев неторопливо обувался поутру, когда с треском распахнулась дверь, в избу влетела испуганная Матрена и закричала не своим голосом:

— Вай! Скоре-е-ей!..

— Пожар, что ли?

— Урядник по селу шастает, недоимки берет. У кого лошадь за узду, корову за рога…

Матрена металась по двору, хватаясь то за одно, то за другое. Увидала хомут, кинулась к нему, а куда спрятать — не знает. Остановилась в растерянности посреди двора. Куда деваться, за что хвататься? Вот так же было с ней во время большого пожара в селе. Матрена была тогда девушкой, и та ночь врезалась в память: люди тащили из домов самые ценные вещи, а она схватила старую дерюгу, — до большего не додумалась, — и металась с ней по двору.

Отворилась калитка, вошли четыре мужика, а за ними — урядник Курносов. Хомут выпал из рук Матрены, она попятилась к конюшне, будто хотела закрыть своим телом ворота.

— Хомут спрятать хотела? — гаркнул Курносов, поднося к носу бабы плетку. — Я те с-спрячу!..

Староста Марк Латкаев тронул за плечо писаря, кивнул на одеревеневшую Матрену:

— Сколько за ними?

— Э… двадцать пять рублей.

— М-м… лошадь, — приказал Курносов щупленькому мужичонке Агапу Остаткину.

— Не бездоль в нужде, Марк Наумыч! — Матрена повалилась перед старостой на колени. — Не нынче завтра Платон возвернется, всю недоимку сразу отнесет… Подождите! — умоляла баба, колотя руками мерзлую толоку.

Понурившись, словно за смертью посланный, шагал Агап Остаткин к конюшне. Тяжко было ему взнуздывать лошадь такого же мужика, как сам он, да ведь дело подневольное…

Нет, не тронула, не разжалобила Матрена холодные, как камни в кожухе нетопленной бани, сердца начальников, — с прощальным воплем поднялась на ноги, повисла на шее у Карюхи, будто приросла к лошади.

Агап Остаткин остановился в нерешительности. Урядник силой оттащил Матрену от лошади и пригрозил черенком плети.

Нищенка бабка Анна, словно тень, двигалась за взимателями недоимок, постукивая по заледенелому снегу тоненьким посошком. Постучала мерзлыми лаптями на крыльце Нужаевых, вошла в избу, из которой будто только что вынесли покойника.

— Христос терпел и нам велел, — начала было успокаивать бабка Анна лежащую пластом, на лавке Матрену.

— Увели-и-и!..

— Нынче многих в разор пустили, — сочувственно проговорила старуха. — Павла Валдаева да Аверьку Мазурина в холодную упрятали. Те, значит, урядника за шиворот хватали — у Оньки Бармалова корову не давали увести.

Заплакал в колыбели Андрюшка.

— Лишний-то живет? — полюбопытствовала бабка Анна.

— У бога выпрошенные помирают, а этот день ото дня горластее.

5

В морозное крещенское утро жена Павла Валдаева, Настя, прибежала к Нужаевым — занять пригоршню соли. Матрена возилась возле печи, а на подоконнике, на котором наросла ледяная корка, сидел в одной рубашонке Андрюшка и заходился в крике.

— Теть Матрен, ты чего над ним измываешься?

— Пущай орет.

— Да ты глянь, у него вся грудка от слюней мокрая. Увечным сделается! Помереть не помрет, а калекой будет. Мороки потом не оберешься. Иди ко мне, Андрюшенька!

Ребенок протянул к ней ручонки.

— Ай-ай! Глянь, теть Матрен, да он синий весь, как печенка. Закоченел совсем!..

— Ты здесь не суди, — перебила Матрена сердобольную соседку. — Мне некогда его на руках держать, а в зыбке тоже орет. Посади на место.