Валдаевы - [134]

— Да, про непогодь, пожалуй, пригодится.

— Знамо, на погоду только божья воля.

Локотков (ему было приказано: «Не садись рядом с ним, каналья!») сел возле кучера на облучок, и они поехали по подгорному большаку. На берегу Уснулого озера цыгане готовили обед, и по всей низине ветер разносил дым, пахнущий супом и пшенной кашей. Кучер (не Харитон, а другой, помоложе) поправил свою шляпу с пером и замурлыкал песню.

Семен как бы со стороны взглядывал на себя, едущего в рессорном тарантасе, и сам давался диву, что дожил до такого, о чем раньше мог только мечтать; но чем ближе подъезжали к имению, тем больше робел, думая, как бы не оплошать в какой-нибудь мелочи перед барином, как вести себя и что говорить.

Въехали в большие открытые ворота. Семен помнил этот дворец — закопченные стены; незрячие глазницы окон без стекол. Но теперь совсем другое дело! — дом, будто новенький, выкрашен в зеленый цвет, любо посмотреть.

На крыльцо вышел сам Митрофан Адамович, невзрачного вида низенький человек с раздвоенной бородкой и закрученными усами. Протягивая руку гостю и шагая на цыпочках, чтобы казаться выше, Митрофан Адамович пошел навстречу.

— Добрый день, любезный Семен Платонович. — Рука его была влажной, словно с кончика каждого пальца капала вода. — Добро пожаловать. Поздравляю вас с чином и великой наградой.

Бросилось в глаза, что барин ходит столь разлапо расставляя ступни, что, шагая рядом, то и гляди наступишь на его носок.

В комнатах было богато. Но ни ковры, ни люстры, ни фарфор в застекленных шкафах не произвели на Семена впечатления, потому что все эти роскошные вещи он уже не раз видел в помещичьих усадьбах в прифронтовой полосе. Его почему-то поразили лишь огромные, чуть ли не во всю стену зеркала, и он подумал, что если бы их порезать, на каждую избу в Алове пришлось бы по приличному зеркалу.

В большой комнате уже был накрыт стол на двоих, и без лишних разговоров и расспросов Митрофан Адамович усадил гостя за стол и предложил выпить водки — налил гостю большой бокал, а себе — совсем маленькую рюмочку, предупредительно сославшись на нездоровье. Разговор был вялым и скучным. Митрофан Адамович поинтересовался, при каких обстоятельствах Семен получил второй Георгиевский крест, и тот сбивчиво рассказал, как ходил за языком, думал притащить какого-нибудь офицерика, но вышло так, что под руку попался австрийский генерал, — его и притащил.

Было видно, что Панова не интересует ни Семен, ни австрийский генерал, а просто он исполняет некий долг перед дважды Георгиевским кавалером.

Осмелев и уже не стесняясь, Семен сам потянулся к графину с водкой и опорожнил еще один бокал.

Дома не было конца расспросам о том, как его принимали у барина и чем потчевали, и очень удивились, когда Семен сказал, что по вкусу ему пришлось только одно кушание — соленые грузди.

Когда стемнело, Семен вышел на улицу. За ним увязался Андрей — ему хотелось побыть с братом, ведь завтра у того кончается отпуск. В сумерках слышалось пение старика и старухи. Песня была мордовская.

— Дед наш с бабкой загуляли, — сказал Андрей.

Семен всего лишь раз за побывку видел деда, но Андрей часто рассказывал о нем.

У деда, Ивана Шитова, есть на пойме пчельник. Там он и живет. Ухаживает за пятнадцатью колодными ульями. Рыбу ловит. Если удастся продать мед или рыбу, идет в Зарецкое и там находит своих постоянных друзей в трактирчике, поит их до тех пор, пока не кончатся деньги. Бабушка Улита ждет, ждет мужа — пойдет искать его. Найдет, возьмет за лапоть спящего ничком мужа, потрясет-потрясет, разбудит, приведет в тот же трактир, дает опохмелиться и сама тоже выпьет с ним рюмочку или две. Хмелея, запоют и пойдут оба в обнимку в Алово.

Вот и сегодня они так же идут по тропе, вьющейся под окнами, и поют. Оба заметили внуков.

— А-а, герои! — улыбнулся дед.

— Ты, дед, говорят, на свои деньги людей поишь. Зачем так?

— Делаю убогих богатыми, ведь от пьяного нужда и горе бегут.

Пошатываясь, дед с бабкой пошли дальше.

— Ты к Женьке Люстрицкой сейчас? — спросил Андрей.

Семен кивнул.

— Ну, а мне в другую сторону.

8

Кондратий Валдаев с внуком Сергеем собрались пахать под зябь. День разыгрался солнечный. То там, то здесь сверкнет сошная палица. На неровной ухабистой дороге телега качается и скрипит, точно колыбель. И под скрип телеги Сергей вспоминал, как недавно на паровой мельнице Лара Алякина, семнадцатилетняя девушка, гнулась, поднимая три пуда муки, и тогда он помог ей, — глаза у нее большие, — и заглянув в них, он смутился и покраснел, и она тоже смутилась, покраснела.

Когда смололи рожь, Сергей завязал полный мешок муки и пошел домой, думая, что дочка Алякина, хозяина мельницы, ему не пара. Дома дед Кондратий спросил:

— На мельнице тебя не подменили, паря? Нет? Почему же как вареный стал?

Сергей промолчал. Но через некоторое время, будто угадав все Сергеевы думы, дед спросил:

— Чья тебе понравилась?

— Тебе только скажи… Потом смеяться надо мной будешь…

— Вот тебе хрест святой, ни слова никому не скажу. Чай, я не ребенок…

— Алякиных Лара.

— Больно высоко забираешься.

— Да я и сам об этом давеча думал.

— Ну, однако, не кручинься раньше времени…