Валаамская тетрадь - [35]

Разбудила меня стюардесса: «Herra, olkaa huva, Kampi» (Господин, пожалуйста. Кампи). Я вскочил, схватил сумку и вышел, едва успев поблагодарить эту симпатичную девушку. Возле автобуса стоял серебристый «форд». Седовласый крепыш финн, лет 50-ти, улыбаясь, смотрел на меня: «Herra Kusnezov?» Я закивал. «Olkaa huva istuka» (садитесь, пожалуйста) — и жестом показал на машину. Я сел, пристегнулся (не как у нас, а «по-настоящему»), и мы помчались. Через 10 минут были уже в монастыре. Мечта сбылась! В тот же день поздно вечером я записал в дневнике: «Все это как волшебный сон. Не то, что пять лет назад, год назад, даже месяц назад (когда я очень хотел попасть сюда, то совершенно не надеялся на это), если б мне сказали, что я буду здесь жить, ни за что бы не поверил! Сон!»

Отец Пантелеймон поселил меня не в гостинице монастырской, а в свободной монашеской келье. Но что за келья это была! Большая комфортабельнейшая однокомнатная квартира. Сразу за входной дверью две прихожих — малая и большая, в конце большой прихожей маленькая кухонька «по последнему слову» с всевозможной посудой, роскошный санблок. Комната-келья — метров 20 квадратных с большим окном, выходящим на озеро, на нем белоснежные шторы, жалюзи. В комнате огромный, обитый пунцовым бархатом диван, два таких же кресла и очень большой журнальный стол. Справа от входа, вдоль всей стены до окна — книжный стеллаж. Слева в стене альков, в нем широченная деревянная кровать, тумбочка, торшер, бра на стене. В «красном» углу икона Спаса с лампадой, без оклада, и под ней аналой, на нем Евангелие. Все помещения отделаны полированной сосной. На полах «домашние» половики. Тепло, уютно, пахнет ладаном. Тишина. Я не стал засиживаться, быстро распаковал нехитрые мои пожитки и пошел осмотреться. На улице уже начало смеркаться.

Расположен монастырь на живописном мысу, на километр вдающемся в озеро Паппиниеме, так что оно с трех сторон окружает монастырскую территорию. В монастыре 20 строений. В самом центре ансамбля Спасо-Преображенский белокаменный, в новгородском стиле, собор. Освящен в 1977 году архиепископом Павлом.

Земля эта до приобретения ее монастырем называлась «поместье Паппиниеме». Вероятнее всего, в начале XIX века это была шведская «барская» усадьба. И на сегодня самым старым зданием в монастыре является бывший барский дом. Это двухэтажное деревянное здание в «дворянском стиле». Парадный вход в него — широченная лестница, спускающаяся к озеру, крыльцо украшают деревянные колонны, которые поддерживают широкий балкон. На I и II этажах по 8 комнат анфиладой. Дом окрашен, как в старину, в яркий желтый цвет. Колонны, крыльцо, двери, наличники на окнах, фронтон и прочее белые. Присмотревшись повнимательней, я сообразил: поздний классицизм. И, оказывается, не ошибся: дом построен в 1820 году. Все остальные старые постройки монастырем были переделаны. Это бывшие людские, конюшня, скотный двор и прочее. Всего старых зданий семь. Остальное современное, выстроенное в последние годы.

Рецепция и магазин монастыря, учебный центр, здание библиотеки, в нем же архив, реставрационная мастерская, зал заседаний православного конгресса (а теперь еще, уже в наши дни, музей реликвий). Здания гостиниц: зимней, двух летних, гостиницы Православного Конгресса. Отдельно трапезная. В ней и братская, и мирская под одной крышей. Ну, разумеется, и постройки хозяйственные. Два голубеньких двухэтажных келейных корпуса расположены ближе к берегу озера, между ними и озером построек нет. Там фруктовый сад и плодово-ягодный питомник. Вот в одном из этих корпусов на первом этаже я и поселился.

Днем, пока мы ехали от Хельсинки, было пасмурно. На трассе мы проходили то полосу тумана, то заряд снега, то дождь, то дождь со снегом. Стоял конец января, утром в столице было -8 градусов, а на трассе, хотя ехали к северо-востоку, я думаю, не ниже 0 градусов. Но к вечеру опять подморозило, небо вычистилось, обнажив неяркие зимние звезды. Снег стал поскрипывать под ногами. Я вернулся в келью и, еще только открывая дверь второй прихожей, услышал телефонный звонок. Отец Пантелеймон беспокоился о моем устройстве, сообщил мне распорядок всей жизни монастыря: службы, трапезы, время работы библиотеки и возможной работы в архиве, а заодно помимо трапезы вечерней пригласил к себе: «Поболтать за самоваром». Разговор шел по-русски. Семинарию он заканчивал у нас, в Ленинграде и по-русски говорил славно, хотя и с акцентом.

Мой отец с младых лет втолковывал мне, что «точность — вежливость не только королей». Не в коня оказался корм. Родившись и повзрослев в стране Советов, я так и не усвоил этого дворянского урока. Припомните, читатель, если Вам за 50: придти на праздник к кому-либо вовремя считалось дурным тоном: если в «присутствии» тебе назначали время, то принимали, даже на самом высоком уровне, на час. два и более позже. Ну, и т. д. И к трапезе я опоздал минуты на 4. Растерянно стоял посреди мирской трапезной, не зная, что же делать дальше. Пантелеймон, проживший в нашей державе 6 лет, видимо, сообразил, в чем дело, и за мной был выслан послушник. Он меня и привел в братскую трапезную. Опять стало неловко. Но счастье, что это была вечерняя трапеза, а не полуденная «по чину». Тогда бы вообще сквозь землю провалиться. И, кстати, ах, каким уроком мне это стало на всю оставшуюся жизнь! Посажен я был по левую руку отца настоятеля.