Вакханалия - [50]

— А некоммерческие мотивы убийства Тамбовцева?

— Имеют право. Но опять же непонятно, для чего пытки. Отношения с пострадавшей Макаровой отследить пока не можем. Иногда он рано уходил с работы, но куда? Иногда поздно возвращался. Схожая ситуация дома. Жена отказывается говорить о своих подозрениях, но ясно дает понять, что отношения в семье были далеки от совершенства. Она даже не плачет. Заказала работяг — ванную перестраивает. Дочерей отправила в Усть-Кут — к матери…

— А Зубов?

— Зубов… крепкий орешек. Воевал в первую чеченскую. Замком разведвзвода. В казаки попал по случаю — за воспитанность, смекалку и какое-то отношение прабабки к начальнику контрразведки атамана Краснова. В послужном списке — двухлетняя служба в Кировском ОМОНе — уволен по собственному желанию; охранник в Сибирском торговом банке — уволен по желанию начбеза; сторож в торгово-промышленной палате «Сибфактория» — уволен в связи с «посвящением» в казаки. Семьи нет, проживает в однокомнатной квартире на Плехановке. Внешне тих, беседу поддерживает. Но о личных делах говорит скупо, компаний чурается — предпочитает одиночество. Друзей не держит — разговоры с сослуживцами дальше женщин не уходят. Поэтому трудно сказать, с кем из дачников «Восхода» он поддерживал отношения. Акулов ходит по соседям, показывает фотографии наших друзей, — может, и проскользнет человечек. Он, кстати, сам же их и сделал — умелец тот еще.

— И мою показывает?

— И твою. — Верест потерся о мое плечо. — Твою в первую очередь. Сделана на грядке, у костра. Ты на ней очень привлекательна.

— Вы неисправимы, — проворчала я. — Ждете, пока обижусь. Дополнительная информация есть?

— Пока все. Работаем.

— Была у меня одна мыслишка, — призналась я, — относительно седьмого октября. Но не задержалась, улетела.

— Мыслишка не воробей, — согласился Верест. — Из какой хоть области мыслишка?

— Из нужной… А вообще-то не знаю, капитан. Меня поразило одно несоответствие — между тем, что было, и тем, что должно было быть… Какая-то мелочишка, возможно, и недостойная понимания… Я постараюсь ее вспомнить.

— Ты, главное, окончательно ее не забудь, — съязвил он.

Я шутливо стукнула его по лбу. Он встал в защиту, что и положило начало новому помешательству…

Веселья час прошел, настала боль разлуки. Он довел меня до дому, взгромоздил на четвертый этаж и трогательно распростился. Обцеловал где только мог, особенно родинку на тыльной стороне ладони, и, прошептав на ухо: «Больше глупостей не делай», умчался к своим домашним.

Поматросил и бросил… ладно, я не буду глупить. Но домой идти совсем не хотелось. Смотреть в глаза маме, слушать ее суровый голос, стыдливо пятиться в ванную… Я поднесла было руку к звонку, но, передумав, села на ступеньку и впала в прострацию. Только не домой. Кусать в одиночестве подушку? Не хочу. Я встала, обшарила карманы. Я выскочила из дома в каком-то задрипанном плаще, полагая, что для провожания сойдет и такой. Он и сошел — пребывать на капитанском иждивении можно и в ночнушке. Я нашла в карманах только обмусоленную телефонную карту. Держась за перила, спустилась на улицу и воткнула ее в таксофон на углу.

«Два звонка», — поведал робот-оператор. Я так и думала. Использованные карты обычно не хранят в карманах. Их выбрасывают.

— Бронька, — сказала я, набрав номер, — это я. Ты одна?

— Одна, — подтвердила Бронька. — Укрепляю добродетель и предупреждаю грех.

— Давай выпьем?

— Давай, — зевнула Бронька.

— Тогда выходи из дома, за такси заплатишь — у меня денег ни копейки. И маме моей позвони, скажи, что… что она у меня одна.

— Как-то сложно все это, Лидунька, — озадачилась подруга. — А еще чего передать?

И откуда силы? Мы пили розовый мартини с местным тоником — «микс» совершенно несъедобный. Ни «бьянко», ни «швепса» в круглосуточном под Бронькой не оказалось, а идти куда подальше было лень. Ладно, решили мы, — лишь бы не водку.

— Ты не гонишь? — с сомнением поинтересовалась Бронька, когда, едва успев выпить по фужеру, я опять схватилась за бутылку.

Пришлось ей объяснить, что по русскому обычаю между первой и второй пуля не пролетает, и вообще, в порядочном дамском обществе бытует славный термин — «нафужериться». Или ей с рассвета на работу?

— Ты что, обалдела? — испугалась Бронька. — Я уж десять лет на работу не хожу. Хотя и числюсь. По понедельникам приходит какая-то холера, забирает рецензии. Иногда деньги оставляет. Ты не задумывалась, на какие шиши сегодня пьешь?

Я уже ни о чем не задумывалась. Я ощущала небывалый физический подъем. После третьего фужера сил прибавилось. Мы обсудили наших мужчин. Я прошлась по Вересту, испуская для порядка слезинки, Бронька позавидовала, потом посочувствовала. Потом опять позавидовала и призналась, что ее новый «спонсор» — по родословной то ли швед, то ли финн (то ли придуривается), имеет несчитано баксов и прекрасно помнит восстание на Сенатской площади (вплоть до того, как Каховский застрелил Милорадовича).

— На каком кладбище ты его откопала? — подивилась я.

— Это еще цветочки, деточка, — вздохнула Бронька. — Мой Лео не пьет и не курит. Он твердо убежден, что курение в течение четырех лет сокращает детородный орган на два миллиметра.