Вахтанговец. Николай Гриценко - [32]

было волею судьбы оказаться на «своем месте» и в «свой час». В театре

им. Евг. Вахтангова, под рукой и возле «Моцарта драматической сцены»

Рубена Симонова, Александры Ремизовой создательницы замечатель­

ных спектаклей, сотворительницы выдающихся артистов и именно в по-

слесталинские годы, когда еще не уничтоженное клеймо «формализма»,

постепенно «выцветая», куда реже, чем в недавнем «прежде», угрожало

художникам, позорило и убивало их.

«День-деньской». Сиволобов

Один из самых глубоких психологов вахтанговской сцены, Гриценко был

одновременно и вдохновенным «формалистом», неистощимым сочини­

телем форм. Как свидетельствуют немногие, последние из его партнеров,

на каждую репетицию он приносил новое и свое, нисколько не опасаясь

лишнего и чрезмерного. Вдоволь насмеявшись, Симоновы - старший

и младший, Ремизова лишнее отсекали. А он обижался по-детски. Но сме­

шить, поражать в комических ролях он умел несравненно. Это как бы

137

ожидалось от него. Подразумевалось. Тем более, что комедию он играл

с невероятной легкостью и свободой.

Напротив, роли драматические и трагические, при глубоком, неотступ­

ном сопереживании, слежении зрителя за судьбой героев, рождали у ви­

девших некую оторопь, «род испуга». В особенности, у тех, кто Николая

Олимпиевича знал. Ибо совершенно невозможно было понять, откуда

в нем, «детском» человеке, по-детски капризном, упрямом; по вахтангов­

ским преданиям, - не самом умном на свете; не интеллектуале и не книж­

нике, а скорее из тех актеров, «которые одну книгу прочли, а вторую, до­

читывают», - эта бездна вкуса и стилистическая тонкость; услышанная

и воплощенная музыка классических текстов, и чувство среды, историче­

ского времени?

Помню острое сожаление, почти тоску после сыгранного им Платоно­

ва. И вопрос, обращенный мысленно, в пустоту, к никому... Отчего при

гениальных прозрениях Вахтангова, его немногих практических опытах -

в двух редакциях «Свадьбы», в студийных постановках одноактных ми­

ниатюр; в кратких дневниковых записях, в отрывках режиссерских экс­

пликаций, - Чехов не стал законным и постоянным автором-классиком

на вахтанговской сцене? Недовоплотился, как и изумительный чехов­

ский актер Николай Гриценко... Как это ни кощунственно произнести,

но в князе Мышкине он нравился мне больше Смоктуновского, потому

что не играл ни блаженного, ни больного. (Лишь помнящего о болезни

и том, что она в любой миг может вернуться). Безвозрастности, бесполо-

сти, физической слабости, как у Смоктуновского, в нем не было. Безу­

мным он становился лишь в финале, возле зарезанной Настасьи Филип­

повны. И любить его было можно не умозрительно-духовной, а вполне

земной любовью, двум прекрасным женщинами одновременно. Такого

печального, умного, молодого, красивого (душой, мыслями, но и лицом,

и телом). Не истощенного и хилого, а всего лишь худощавого, аристокра­

тически изящного. Одним словом, - Князя.

Гриценко необыкновенно произносил текст Достоевского,

по-вахтанговски артистично, словно бы и не прозу, а стихи. Самые

пронзительные откровения - с трогательной деликатностью. Не про­

поведуя, не поучая, открываясь людям и боясь их обидеть; бережно

к собеседникам, в особенности - к собеседницам. Пряча горячность

сердца, странный дар всепонимания. Тогда его смуглое лицо станови­

лось похожим на иконописный лик, а глаза светились «запредельным

светом».

Книга «Александра Ремизова: режиссер и ее актеры», составленная Оле­

гом Трещевым (М. «Русь».2002.) содержит удивительные подробности

о Гриценко. В ней постановщик «Идиота» Ремизова рассказывает:

«Когда мы начали разбирать инсценировку, разговаривать о задачах, об­

разах, выяснилось, что он не читал романа. Тогда я ему и говорю: «Коля,

ну прочтите хотя бы...» - «Ну вот еще! Читать! Лучше расскажите, в чем

там суть». Тогда я решила действовать по-другому. Мы с ним отправились

в Загорск, в Лавру. Долго там бродили, рассматривали фрески, лики. Коля

плакал. «Вот бы это оживить», - сказал он. Я предложила: «Попробуйте».

На следующий день попробовали, да так и играли почти пятнадцать лет.

Удивительный актер, наивный, доверчивый и открытый, как ребенок».

Толстого он, наверное, тоже не читал. Но ведь увидел и дал нам увидеть,

как именно сто с лишним лет назад петербургский сановник высочайшего

ранга, Алексей Александрович Каренин ранним морозным утром встре­

чал супругу на Московском вокзале. (Фильм «Анна Каренина» режиссера

А. Зархи). Шел шествовал в темных бобрах, старчески стройный, внешне

бесстрастный, с бледным румянцем волнения на щеках; чуть выворачи­

вая ступни, в цилиндре на оттопыренных ушах (точь в точь по написан­

ному Толстым), высокомерно и беззвучно ударяя тростью о настил пер­

рона. Почтительный начальник вокзала за спиной Каренина и помыслить

не смел хоть на шаг приблизиться к «сиятельству».

Где услышал, «подслушал» Гриценко эту канцелярскую поучающую, дик­

тующую манеру речи Каренина, с мягкими «чьто» и «конечьно»? Или этот

некрасивый крик - визг человека, беспощадного и беспомощного, мсти­

тельного и любящего, а возле умирающей Анны плачущего от жалости

к себе, от умиления к ней, неверной?..

В фильме «Семнадцать мгновений весны» режиссера Т. Лиозно-