Вахтанговец. Николай Гриценко - [14]

ся он, как и я, на Украине, и мы часто пели с ним на два голоса.

А вот, когда оставался один, было сразу видно, как он одинок.

Думаю, он был счастлив только тогда, когда был на сцене, нужным

и любимым АРТИСТОМ.

Василий Лановой

Как передать главное впечатление от этого великого актера? Каким

он был в жизни - этот Гриценко? Что являлось определяющим в его ха­

рактере, поведении?

И приходит на ум, пожалуй, самое точное - странный он был. Да, очень

странный, или скорее - отстраненный. Даже в имени было нечто необыч­

ное, древнее, нездешнее, олимпийское - Олимпиевич.

Его глаза, огромные, зеленые, прозрачные, слегка прищуренные, всег­

да были обращены поверх собеседника, мимо или внутрь себя. Он суще­

ствовал как будто в каком-то своем пространстве и с трудом, с усилием

входил в мир реальности, отвечал рассеянно, через паузу. Создавалось

впечатление, что вопрос, заданный ему, даже самый простой, отрывает

его от какого-то важного размышления, что он вот-вот нашел бы ответ

на мучающий вопрос, если бы его сейчас не отвлекли.

И по телефону он разговаривал тоже странно, долго пристраиваясь, -

телефон ведь был реальный, к нему надо было как-то подступиться.

И вот он присаживался на стул в размышлении: с чего начать? Номер

телефона он, разумеется, наизусть не знал, поэтому надо найти запис­

ную книжку. Так, ну где она? В каком кармане? Поиск был довольно дол­

гим, иногда возникала остановка. Может быть, он ее не взял, забыл дома

или в гримерке? Нет, нашел. Вот она! Прекрасно. Этот этап преодолен.

Но теперь надо набрать номер. Нет, сначала надо его найти. А! Ну те­

перь ясно, что без очков это не получится. Начинался поиск очков. И так

он сидел в муках, размышляя о последовательности всех действий, что­

бы, вооружившись очками, найти нужный номер, снять трубку, а потом,

сверяя цифры в книжке с цифрами на телефонном диске (перед набором

каждой цифры он смотрел в книжку, а потом на диск), в конце концов

набрать нужный номер.

Да, со стороны это выглядело странно. Но к этому все привыкли и не об­

ращали внимания. А все это происходило от того, что реальный мир был

ему обременителен, он его тяготил и мучил.

Часто можно было видеть, как он сидел, неподвижно устремив глаза

в никуда, и только пальцы одной руки водили по пальцам другой, выдавая

внутреннее напряжение.

На первой читке пьесы та же длинная процедура. Долго усаживался, при­

меряясь, на какой стул сесть. И опять эта пытка - с чего начать? Как опре­

делить последовательность? Где текст роли? Где очки? Да и платок нужен,

чтобы их протереть...

Когда наконец все улаживалось, он начинал читать. Но читал так,

как будто грамоты совсем не знал. А прочтя предложение, радовался,

что слова сложились во фразу и обрели смысл. Или не обрели?

Перечитывал.

Другие артисты ерзали от нетерпения, пережидая, когда же наконец

он справится со своей репликой, и бойко отчитывали свой текст. Но что

происходило потом?

Потом бойко говорящие так и оставались бойко говорящими текст,

а из его «по слогам» рождались сценические шедевры. Вот и говорю,

странный он был, очень странный, отстраненный, но гениальный. И рав­

ных ему, пожалуй, не было по широте, размаху и амплитуде возможно­

стей. Все роли были ему подвластны. И ни в одной он не повторил ниче­

го. Ни жеста, ни интонации, ни походки, он всегда был другим. Это было

полное перевоплощение - и внутреннее и внешнее. Воплощенная мечта

и торжество системы Станиславского. Ведь известно, что, прежде чем при­

няться за создание системы, он изучал великих гениев сцены. Жаль, что

они не совпали во времени.

Первый спектакль, который я увидела на сцене театра имени Вахтан­

гова, был «Шестой этаж», по пьесе Жери. Яркая вспышка в моей памя­

ти, причем не как кусочек лоскутного одеяла, а подробная и отчетливая.

Хотя с тех пор прошло (ай-яй-яй, страшно сказать!) пятьдесят лет.

Не хочу объяснять, почему, в чем причина, что спектакль (мелодрамати­

ческая история обитателей пансиона мадам Маре), поставленный в сере­

дине прошлого века, до сих пор стоит перед глазами, но я все отчетливо

помню и вижу, как будто это было вчера.

Все персонажи, все без исключения, были именно французами, не ка­

рикатурой, как тогда обычно изображали иностранцев, этих чудовищ,

алчущих одного - обогащения и наживы. Да, да только долларов! Дядя

Сэм сидел на мешке с эмблемой $, что являлось знаком сатаны, «города

желтого дьявола», и украшал все номера журнала «Крокодил». Клетчатые

пиджаки, яркие галстуки, в зубах здоровенная, как ракета, сигара, воню­

чий запах которой удушал первые ряды партера, неестественный хохот,

огромная шляпа, перстень, хищный оскал. Так вот, в спектакле «Шестой

этаж» ничего похожего не было.

Постановщиком спектакля был Николай Олимпиевич Гриценко, и это

была его единственная (что тоже странно!) режиссерская работа, про­

должения не последовало. Причин было, наверное, много, что теперь

об этом рассуждать. Но в этом спектакле, несомненно, присутствова­

ло главное - естественность, разнообразие характеров, пульс, биение

самой жизни.

«Шестой этаж». Жонваль - Николай Гриценко, Дама в сером - Елена Коровина

Декорация представляла собой двухэтажный дом в разрезе, и вы по­