Вагончик мой дальний - [43]

Называя пришедших немцев по именам: Вальтер и Ханс, — наша спутница попросила их, раз уж здесь, побыть с гостями. То есть с нами. Но не особенно надоедать с вопросами. Гости устали с дороги.

Вальтер, тот, что помоложе, поживей, оказался бывшим кадровым военным, специалистом по танковым двигателям. Сейчас, конечно, разжалован, работает механиком на шахте. Ханс, высокий, немногословный, строгий на вид, — ботаник. До ссылки работал в ботаническом саду в Карлмарксштадте, что на Волге, выращивал цветы. Казалось бы, здесь не до цветов, но его профессию востребовали, хоть и специфично: он руководит так называемым цветочным цехом.

— Что же вы выращиваете? — с удивлением вопрошала Зоя. — Хризантемы? Розы?

— Ну какие там розы! — отмахнулся старик. — Делаем бумажные цветы… Для венков. Их знаете сколько нужно?

— Сколько?

Мужчины переглянулись и не ответили. Им, наверное, странным показалось объяснять аборигену, как вымирают ссыльные.

— Но роза у нас есть! — воскликнул более импульсивный Вальтер. С оглядкой на друга он поведал историю, как тот раздобыл черенок розы, непонятно где, и посадил при въезде в зону. — Единственная роза на всю округу! Вот поедете в другой раз на «кукушке», не прозевайте. Да вам там, на платформе, любой покажет… Поезд проходит, а все головы в одну сторону: как наша розочка, подросла ли? Как бутончик первый, проклюнулся? Как второй?

— Розляйн, розляйн, розляйн рот, — произнесла Зоя и посмотрела на меня. — Антон наизусть эти стихи знает.

— Вы понимаете по-немецки? — оживился Вальтер.

— Немного, — отвечал я.

— Но вы же не немец?

— Нет.

— Кто же вас научил?

— Один человек. Из эшелона.

— Один хороший человек из эшелона, — поправила Зоя.

— А разве он не сказал вам, майн херц, что это не просто стихи… Это — песня!

— Я знаю только слова, — сказал я.

Вальтер повторил:

— Это очень красивая песня… — И уже своему другу: — Они должны знать эту песню, Ханс, правда же? Может, споем?

— Спойте! Спойте! — попросила Зоя. — Я хочу услышать песню о розе!

Немцы еще раз переглянулись. Вальтер помолчал, глядя под ноги. Негромко завел:

Мальчик розу увидал,

Розу в чистом роле,

К ней он близко подбежал,

Аромат ее впивал,

Любовался вволю.

Ханц, глядя на друга, подхватил:

Роза, роза, алый цвет,

Роза в чистом поле!

— Однажды на платформе запели, — прервавшись, сказал Ханс. — Даже не мы, женщины пели. А тут из промзоны услышали, стали подпевать… Ну эти… военнопленные… Из Сталинграда…

— Они тут? С вами?

— Конечно, нет! — вразнобой, но очень горячо запротестовали собеседники. — Мы советские немцы, а они… фашистские… Они враги…

— Они другие? — спросила Зоя.

— Конечно, они другие, — сказал, поджимая сухие губы, Ханс.

— Какие? Но они же люди, как вы? — настаивала Зоя. Ее так зацепил этот разговор, что она раскраснелась. Может она, как и я, вспомнила про Ван-Ваныча. Его ведь тоже обзывали фашистом. А настоящие-то фашисты как раз в штабном вагоне шиковали.

— Если по правде, — признался Вальтер, — им здесь потяжелей, чем нам. Столько помороженных… И мрут… Мрут…

— Бумажные цветы и для них?

— И для них.

— А кладбище где?

Вальтер подтвердил, что кладбище у тех немцев есть, но как бы свое. А вообще тут четыре рабочих района, а как человек уходит, говорят: «Он в пятый район переселился».

— А песню… Вот о дикой розе, — спросила Зоя, — они что, не так поют, как вы?

— Песни они как надо поют! — сказал, смягчаясь, Ханс. — Зер гут! Они даже «Катюшу» играют на губных гармошках… А мы им в ответ «Линду»…

— Ну тогда еще про розу… Пожалуйста! — попросила Зоя.

Вальтер согласился. Сосредотачиваясь, стал вспоминать слова. Ханс ему подсказал: «Роза, я сломлю тебя…».

— Да, да, — подхватил Вальтер. — Послушайте, мальчик хочет сломать розу, а она… Нет, лучше мы, правда, споем.

Он завел чуть громче прежнего:

Роза, я сломлю тебя,

Роза в чистом поле!

Мальчик, уколю тебя,

Чтобы помнил ты меня!

Не стерплю я боли…

— Роза обещает его уколоть, но мальчик не побоялся и сорвал розу… — стал пояснять нетерпеливый Вальтер, но мы тут же попросили: «Дальше, дальше!» И даже сами вместе Хансом стали подпевать:

Роза, роза, алый цвет,

Роза в чистом поле!

За песней не заметили, как объявилась за нашей спиной женщина. Рыжеватая, плотная, в сапогах и гимнастерке. Что-то было в ней от комиссарши времен гражданской войны, какими их показывают в кино. У нее и голос был почти мужской, прокуренный, с хрипотцой.

— Кончайте базарить! — произнесла властно. — Скоро на проверку. — И, глядя на нас: — Посторонние? Из какого отряда?

Понятно, появилась она не случайно. Мужчины, потупясь, виновато помалкивали. Мы тоже. Возникла напряженная пауза. Но тут на помощь пришла Надя.

— Жанночка, — зачастила она елейным голоском. — Это же медики, из района… Ну помнишь, я говорила, что приедут осматривать Германа?

— В такой одежде? — спросила Жанна с недоверием.

— Моя, моя одежда! — подтвердила Надя. — В дороге промокли. Дождь шел. Я им выдала из своего… Да ты, Жанночка, не беспокойся, мы закончили, уходим… А с тобой мы завтра сочтемся! Лады?

— У коменданта бы отметились, что ли, — сказала рыжая Жанна чуть миролюбивей. — Завтра спросят, что я скажу?

— Да кто будет спрашивать? — чуть наигранно произнесла Надя. Глаза ее, черные, с маслянистым отблеском были сама невинность.