В зрачке - [3]

Феномен показался мне любопытным, но я решил, что будет благоразумнее вернуться на старое место, пока веко, опустившись, не преградит мне путь назад тьмой.

Дело этим не кончилось. На другой же день, даже не отходя никуда со своего места, я снова услыхал за спиной голоса, сочетавшиеся в какофоническом неистовом гимне: слова были все еще плохо различимы, но было совершенно ясно, что хор исключительно из мужских голосов. Это обстоятельство заставило меня погрустнеть и задуматься. Нужно было обследовать ход, уводящий внутрь, до конца. Не скажу, чтобы мне очень хотелось пускаться в розыски, с риском наткнуться неизвестно на что и потерять путь назад, к окну и в мир. В течение двух-трех дней явление не повторялось. «Может быть, мне почудилось?» – думал я, стараясь себя успокоить. Но как-то среди бела дня, когда мы с женщиной присели каждый к своему окну, дожидаясь встречи, звуковой феномен возник снова, и на этот раз с неожиданной яркостью и силой: нестройный разброд слов с тягучей навязчивостью, повторяясь снова и снова, лез мне в уши, и смысл их был таков, что я твердо решил добраться до певцов. Любопытство и нетерпение овладели мной. Но мне не хотелось уходить, не предупредив: мы простились – помните? – может быть, несколько неожиданно для вас, – и я быстро зашагал внутрь зрачка. Было совершенно тихо. Свет, долго тянувшийся вслед за мной по узкому пещерному ходу, постепенно слабел и ник. Вскоре шаги мои зазвучали в абсолютной тьме. Я шел, ловя руками скользкие стены зрачкового хода, изредка останавливаясь, чтобы прислушаться. Наконец, издалека смутно замерцал мне желтый мертвый свет: такой же унылой огненной мутью светят, вероятно, бродячие болотные огни. Усталость и тупое безразличие вдруг овладели мной. «Чего я ищу, чего мне нужно в этих катакомбах, – спрашивал я себя, – зачем мне менять солнце на желтую гнилую муть?» И может быть, я еще повернул бы вспять, но в этот-то миг пение, о котором я стал было забывать, возобновилось; теперь я мог уже различать отдельные голоса, выклинивавшиеся из дикого гимна:

Чел-чел-чел, человек, человечек,

Не спросясь у зрачка, ты не делай скачка.

Нечет.

Если ж впрыгнул в зрачок, знай: в зрачке есть сучок –

Шеей в петлю – и сгинь. Клином клин.

Чет.

Ловче век человек берегись, не сорвись.

Жизни врозь – смертью сквозь. Дно дано дням одно.

Не-чет.

Человек – чело-чел-че-ч:

Был и нет. Свеян след. Чу!

Чет.

Нелепица тянула меня, как крючок рыбу. Навстречу шагам придвигалось круглое отверстие, из которого и исходил желтый свет. Ухватившись за края дыры, я просунул голову внутрь: снизу из пустоты выла дюжина глоток; желтое свечение заслепило мне глаза. Всматриваясь, я наклонился над провалом, но в это время склизкие края отверстия стали раздвигаться, и, беспомощно ловя руками воздух, я грохнулся вниз. До дна пещеры было, очевидно, недалеко; я быстро поднялся на локтях и сел, озираясь вокруг. Глаза мои, постепенно приспособляясь к свету, стали различать окружающее: я сидел как бы внутри стеклистой, но непрозрачной, с пульсирующими стенками бутылки, как раз в центре ее выгнутого дна. Подо мной расползалось светящееся желтое пятно, вокруг меня десяток полуспрятанных тенью человечьих контуров – пятками в свет, головами в стену – торжественно допевали припев:

Человек – чело-чел-че-ч:

Был и нет. Свеян след. Чу!

Чет.

Вопрос мой: «Где я?» – канул в вой. Ища выхода, я приподнялся было со вспучины, но первый же шаг потянул меня вниз, по наклону, и – под общий хохот, радостный рев – я, вскинув пятками, уселся меж двух обитателей колодца.

– Тут становится слишком людно, – пробурчал сосед слева и отодвинулся в сторону. Но сидевший справа участливо повернул ко мне свое лицо: оно было, я бы сказал, приватдоцентовского типа, с эрудитским шишковатым лбом, размышляющими глазами, бородкой гвоздем и тщательно зачесанной лысой макушкой.

– Кто вы все? И где я?

– Мы… предшественники. Понимаете? Женский зрачок, как и всякое помещение: сначала вселяют – потом выселяют: и все – сюда. Я вот, например, – Шестой, этот, слева от вас, – Второй. Вы – Двенадцатый. Правда, распределяемся мы не строго по номерам, а в порядке ассоциаций. Доходит или еще популярнее? Впрочем… может быть, вы ушиблись?

– О стенку?

– Нет: о смысл-с.

С минуту мы помолчали.

– Да, кстати: не забудьте зарегистрировать свою забытость. Ах эти женские зрачки, – затеребил он бородку, – зрачки, зовущие под сень ресниц. Подумать только: такой чудесный, одетый в блистанье радуг вход и этакое темное поганое дно. Когда-то и я так вот…

Я перебил:

– А кто тут регистрирует?

– Квагга.

– Никогда не слыхал такого имени.

– Ну а о телегонии слыхали?

– Нет.

– Гм… тогда, чего доброго, вы и о кобыле лорда Мортона ничего не знаете.

– При чем тут?..

– Одно при другом: была кобыла, то есть, виноват, сначала был лорд Мортон, – у кобылы от Квагги родился полосатый жеребенок, а у Мортона от Квагги и кобылы родилась теория телегонии: дело в том, что, с кем ни спаривали означенную кобылу, приплод ее всегда был в полоску, – так сказать, в память Квагги, бывшего ее первым. Отсюда сделаны выводы, что связь женской организации с