В золотой долине - [7]

— Все понятно. Заскучал по крыше дома своего, — стихами из песни высказался Сашок. — И по тебе, меж прочим, тут кое-кто скучает. Ты, Мишка, сильно приглянулся Изабелке.

— Какой Изабелке?

— Забыл? С которой кувыркался у Светы.

— А она разве Изабелка?

— А кто ж еще?

— А, врубился. Конопацкая, — припомнил Мишка. — Изабелла Аркадьевна, как же, как же.

— Фамилию и отчество не знаю.

— Точно, — окончательно припомнил Мишка. — Конопацкая. У нее же по всему личику конопатинки рассыпались. А когда побледнела, прямо заметные стали.

— Не замечал. Наверно, сошли.

— Если сошли, то она уже Чистова. Или Чистотелова. До встречи со мной у нее, наверно, не было ни имени, ни фамилии. И она воспользовалась тем, что я придумал.

— Так что ей передать?

— А ничего, — великодушно ответил Мишка. — Я ее породил, пусть теперь самостоятельно существует.

Сашок неодобрительно хмыкнул, но тут же забыл про Изабелку и перевел разговор на другую тему.

— Слушай, а тетя Маша мне сказала, что ты вернулся из-за морской болезни. Это хоть правда?

— А кто его знает, может, и подвержен, — Мишка пожал плечами. — Не удалось проверить. Но в будущем, дай бог, еще проверю. А пока и тут, на суше, поморячу.

— И куда ты направишь свой форштевень? — спросил Сашок.

Мишка, не задумываясь, ответил в его манере:

— Относительно того, что касательно, я уже сделал свое резюме. Так что скоро отдам концы.

Тут и мать заглянула с улицы, предложила парням выкопанную морковку. И, конечно, тоже заинтересовалась, чем намерен заняться сын. Ей Мишка нешифрованно ответил, что завтра же пойдет устраиваться на работу. Мать одобрила его намерение, но засомневалась, возьмут ли куда.

— Была бы шея, хомут найдется, — самонадеянно сказал Мишка и с хрустом откусил свежевымытый овощ.

Он многое чего мог наобещать, особенно после портвейна. А мать не зря сомневалась. Она все знала о своем городе. Первый ее муж, отец старшего сына, работал в шахте и погиб в забое, вместе с товарищами, от взрыва метана. Петр, едва вырос, тоже пошел работать в шахту, как она не отговаривала. Ну, да собственно, куда еще идти? Раньше городок и был шахтерским; с десяток шахт выдавали на-гора бурый уголь. Марья Сергеевна подолгу замирала, представив сына на пятьсот метров под землей. Но потом эти опасения прошли: шахты закрывались одна за другой, и, наконец, перестала действовать последняя, где вкалывал Петр. А еще закрылись три фабрики, не успев выйти на проектную мощность. Швейная, трикотажная и ковровая. Ну, это-то ладно. Не швеей же Мишке устраиваться и не ткачом. Потерял, паразит, такую хорошую работу на ТЭЦ, которая еще сто лет будет работать. Электричество и тепло всегда нужны. А уголь теперь эшелонами прут с дальних разрезов.

Ну, пусть сам работу ищет. Марья Сергеевна, припомнив обещание сына устроиться, нещадно подстегивала его. Однако в понедельник он никуда не пошел, сославшись, что день тяжелый, да и лично для него всегда неудачный. Ладно, так и быть, согласилась она, но пригрозила: если утром во вторник он не встанет спозаранку, то окатит его холодной водой из ведра.

— Договорились, — согласился он. — Готовь к утру ведро с водой и мой лучший костюм.

Во вторник, еще не было восьми, мать зашла в его комнатку и стащила одеяло. Хорошо, что холодной водой не облила.

— Ладно, встаю, — Мишка поднялся. — Ну и где мой лучший костюм?

Она принесла тщательно вычищенный, отутюженный костюм кофейного цвета. В том, что он у сына лучший, сомневаться не приходилось: костюм был единственным.

— И галстук давай.

— Какой из двух? — спросила мать.

— Ну, этот… в крапинку.

— Он ведь с дырочкой. Ты ж сам, паразит, сигаретой прожег.

— Ну, давай другой.

Второй был в крупный желтый горошек. Повязав галстук замысловатым узлом, Мишка выглянул в окно.

Ночью прошел дождь, и теперь даже в комнате стало сыро, прохладно. Он с сожалением припомнил, что по собственной дурости лишился новенькой куртки, и сверху надел плащ — раньше светло-бежевый, но теперь выцветший и посеревший. Когда-то, еще юношей, Мигуэль де Сааведра рассекал в нем по улицам родного города. Шикарный был плащ, с погончиками на плечах, с фирменными пуговицами, с иностранным лейблом на воротнике. Плащ купил за границей и преподнес в подарок брат Павел.

Собравшись, Мишка осмотрел себя в трюмо. Пуговицы плаща на груди не сходились. Пришлось оставить их расстегнутыми. Зато теперь за версту виден «лучший костюм» и галстук в горошек.

В прихожей его застал брат, зашедший проведать мать. Он был на восемнадцать лет старше Мишки. Виски у него уже поседели, но брови оставались густыми и темными, как у Леонида Ильича на портрете, висевшем на кухне. И вообще Петр Алексеевич выглядел так же степенно и важно, как бывший генсек, только на груди у брата сроду не висело ни одной медальки, не говоря уже об орденах… Когда-то вручали ему значки «Победитель соцсоревнования», но Петр их хранил в шкатулке.

— Куда с утра вырядился? — спросил он.

— Пойду на работу устраиваться.

— И кем, если не секрет?

— Не отказался бы от должности директора женской бани, — бодро и не задумываясь, ответил Мишка.

— Эх, — вздохнул Петр Алексеевич. — В прежние времена тебя сослали бы куда-нибудь подальше. За тунеядство. Я сам бы порекомендовал.