В золотой долине - [16]

— Да вы что! — возмутился «жених». — Я первую помощь ему оказываю.

Заверещала сирена «Скорой помощи». Из нее вышел знакомый врач с бородкой. Красивый, как Аполлон, спустившийся с небес, и печальный, как Сергей Есенин перед самоубийством.

Мишка помог уложить раненого на тележку.

— Много вызовов, да? — с сочувствием спросил.

— Хватает. Травмы, брачные бои, отравления — полный букет. Столько праздников подряд даже для нашего неизнеженного народа — большое испытание, — меланхолично ответил врач и спросил, не меняя интонации: — Как твоя девушка?

— Какая девушка?

— Которую мы вместе спасали.

— Ну вот, и ты мне про Изабелку. Я знать ее не знаю и не видел с того времени.

— Странно. Ты так проникновенно уговаривал эту девчонку не умирать, что даже мне, ипохондрику, захотелось жить. Я видел ее в городе и, признаться, позавидовал тебе.

— Чему завидовать-то? Обыкновенная шлюха, между нами мальчиками говоря.

— В ней что-то есть, — не согласился доктор. — Она побывала в пограничной ситуации. А это многих выворачивает наизнанку.

— Ага, понятно. Ты в нашем Содоме разглядел Мадонну, — кивнул Мишка. — Так в чем проблема? Нравится — подкати.

— Насколько я понимаю в людях, она только тебе, своему Пигмалиону, верность хранит.

— Ну, вот еще. Я к другой намылился.

Доктор, уже сидя в скорой, подозвал Сорокина.

— Слушай, если я заведу с той девушкой знакомство, можно передать ей содержание нашего разговора?

— Это про то, что она…

— Нет, более конспективно, — перебил доктор. — Что ты с другой встречаешься.

— Ну, ты джентльмен. Ладно, передавай на здоровье!

Машина отъехала, а к Мишке, который будто оцепенел, подошел Сашок.

— О чем базарили? — спросил он.

— Да так. Я свои авторские права на Изабелку доку передал.

— А что задумался-то?

— Вспомнил, как меня хотели на стадионе в шамбо с нечистотами спихнуть. Это называется пограничной ситуацией, Сашок. Хорошо, не до конца отключили, и я застрял наверху. Руками, ногами, зубами за жизнь и землю цеплялся. Им надоело со мной возиться, плюнули и ушли. Я очухался, дополз домой, смыл их плевки и, как видишь, до сих пор жив.

…В центр каравая вдавили солонку. Мишка прошелся по комнате — в темных очках, в «лучшем» костюме. И еще один аксессуар по совету брата добавил: в нагрудный карман воткнул белый платок, свернутый треугольником.

— Ну, и как я выгляжу? — спросил вдруг охрипшим голосом.

— Вполне, — первым откликнулся Сашок. — Похож на Квентина Тарантино в «Криминальном чтиве».

— Вылитый, — Петр Алексеевич солидно кивнул в подтверждение, хотя и не помнил, а может, и вовсе не видел такого фильма и первый раз слышал о Тарантино.

Мария Сергеевна тоже оглядела сына.

— На бандюгана похож, — сказала, взволновавшись.

— Ну что ж, — подытожил Мишка, — мнения присутствующих совпали.

И пошли они втроем к соседям, сватать девушку в зеленой футболке, с которой он не общался с того памятного дня, когда прогулял на работу.

— Я купец, у вас товар, — прямо с порога, солидным баском объявил Петр, пытаясь следовать наставлениям матери. — Ваша девица нам очень даже в нашем хозяйстве сгодица. А наш молодец-удалец назвался груздем и хочет залезть в кузов.

«Молодец-удалец», подтверждая его слова, улыбнулся по-голливудски и раскланялся.

— В какой еще кузов? — сурово спросил хозяин — кряжистый, густоволосый старик.

Выглянула из комнаты ничего не понимающая девушка, бледная и черноволосая, с восточным разрезом глаз. Мария Сергеевна, называя ее Ариной упростила имя, как и сыну.

— Момент, — объявил жених и назвал девушку правильно: — Мне надо с Кариной кое о чем пошептаться.

Они скрылись в ее комнате. Остальные гости, Петр и Сашок, вместе с хозяином, сели за стол. Дед Сизов отдал распоряжение жене. Старушка хлопотливо забегала, выставляя на стол рюмки, вилки, тарелки и фирменный хозяйский закусон: квашеную капусту и копченое сало. Сизов был один из всех в предместье, кто упорно продолжал держать всякую живность в ветхом, дощатом сарае против дома.

Петр Алексеевич открыл бутылку и разлил по рюмкам. Хозяин вытащил из хлебницы буханку, а принесенный гостями каравай велел отставить в сторону. Старик тоже знал традиции.

— Как дочь решит, — объявил голосом, не допускающим возражений, и стал кромсать хлеб штык-ножом, с которым смело можно идти в рукопашную на врага или даже на медведя.

Свою внучку старики устойчиво называли дочерью. На самом-то деле ее мама давным-давно, в шестнадцать лет, покинула отчий дом, а потом привезла им в подарок трехлетнюю дочь, а сама опять умотала. Правда, и «Арина» звала стариков только папой и мамой; это была их общая семейная тайна, про которую все соседи, однако, знали.

Выпили и закусили, дипломатично поздравив хозяина с праздником. А Мишка, в девичьей комнате, вел трудные переговоры. Он ни разу еще здесь не бывал. К Сизовым и раньше заходил, но дальше общей комнаты, которая одновременно являлась кухней, не внедрялся. И ему было очень любопытно, как тут и что, и чем пахнет. Но любопытство укротил. Он смотрел на Карину через темные очки и пытался говорить складно.

— Ты, наверно, догадываешься, что я к тебе не равнодушен. С десяти… нет, с девяти лет. На меня нападал ступор, когда на улицу выходила ты. Пацаны приметили и написали на сарае, где твой дедушка держит свиней: «Мишка — Аришка»… ну и так далее с разными вариантами. Сначала я стирал эти надписи. Потом мне надоело, и я доказал пацанам, что это не так. Набравшись храбрости, при всех обозвал тебя «дурой». Ты обиделась, а я приобрел репутацию хулигана. И еще раз пять повторял эти трюки… ну, с концентрацией храбрости.