В жерле вулкана - [26]

Они пожали друг другу руки, и консул зашагал по коридору. Охранник в дверях приветствовал его салютом.

– Прошу подождать здесь. – Рейнера привели в маленькую комнатку с решеткой на окне и засовом на внешней стороне двери и оставили одного. Из-за двери донесся голос, приказывавший что-то насчет сопровождающих и дежурного водителя.

Одну-две минуты он думал об Эммерсоне. Этот человек был слишком честным и слишком много говорил о своих убеждениях. Вероятно, именно из-за этого он в свои без малого пятьдесят оставался всего-навсего консулом в отдаленной республике. Почти шести футов росту, с широкими плечами, он был слишком велик, чтобы сдунуть его прочь.

Затем Рейнер услышал, как выкрикнули другой приказ (на сей раз он уловил слово «заключенный») и вернулся к раздумьям о своем положении. Эммерсон был прав: слова о том, что он ни в коем случае не сможет победить, остудили его стремление к борьбе, а перемена настроения сразу же отразилась в его глазах, пока он слушал консула. Подсознание уже по-другому оценивало неизбежное путешествие в столицу: он собирался встретиться там с британским послом, а майор Парейра обеспечивал его транспортом.

Теперь он знал, что этот номер не пройдет. Эммерсон в неведении указал на важную вещь. Даже если он решит бороться с ними – и несколько месяцев прохлаждаться в тюрьме, пока расследование исчезновения самолета будет продолжаться без него – он не получит никакой поддержки со стороны Т.О.А. Скорей всего, они, узнав о положении дел, прислали сюда телеграмму: «Просим обеспечить депортацию нашего представителя».

Все окружающие были его врагами.

«Никакая защита здесь не поможет».

По коридору протопали ноги.

И никакого выбора. Сражение закончилось скрипом засова вместо свиста пуль. Они победили.

На улице заработал мотор автомобиля. Слышно было, как в машину что-то бросают. Его багаж. «Они – наши игрушки». А мы – игрушки игрушек.

Так что он должен был уехать, ничего не закончив. Тень на глубине в шестьдесят пять фатомов, отмеченная крестом на карте. Лицо на фотографии и красивое имя.

За Рейнером пришли и вывели его во двор, ярко освещенный фонарями и пропитанный смрадом выхлопных газов. Где-то среди фонарей должно было теряться пламя на большой темной вершине. Теперь он знал, что это красиво.

Это, конечно, было случайностью, ведь полицейские не знали о его больной руке, но один из них, помогая забраться в кузов высоченного военного фургона, сильно стиснул ему плечо, и Рейнер тяжело шлепнулся на сидение. По всему телу от боли выступил пот, голова закружилась, а перед глазами замелькали призрачные яркие пятна.

Он сидел, пытаясь подавить подступившие от боли тошноту и отчаяние. Во всем теле резко отдавались толчки тронувшейся машины. Он закрыл глаза, чтобы не видеть мундиров цвета хаки, блестящих кобур красной кожи и фуражек с козырьками, под которыми лица теряли человеческий облик и становились похожи на головы хищных птиц со странными клювами. Он повторял про себя странное непонятное слово – название единственной вещи, которая сейчас имела хоть какое-то значение.

«Катачунга… Катачунга…»

Глава 10

К полуночи крытый военный грузовик свернул с ровного шоссе, ведущего из Пуэрто-Фуэго, и двинулся по проселочной дороге, проложенной между рисовыми чеками. Неровности, оставшиеся в илистой глине после последнего наводнения, были пропечены солнцем. Теперь колеса разбили их, и за машиной тянулся длинный шлейф пыли, более густой, чем дым из паровозной трубы. В звездном свете пыль казалась черной.

Время от времени Рейнер открывал глаза и смотрел, где они находятся. Сейчас он видел силуэты тростниковых хижин, стоявших на сваях над затхлой водой. Пронзительный звон цикад заглушал рев мотора, а однажды откуда-то из пампы донесся страшный вопль совы-змеелова. Через час они уже достигли засушливой полосы и начали подниматься в предгорья.

Он сидел согнувшись, держа левую руку на коленях. Незажившая кожа снова начала кровоточить там, где полицейский повредил ее, и рукав прилип к ссадине. Его голова уже была достаточно ясной для того, чтобы думать. Он думал о доме.

Было необходимо принять решение. После нескольких недель постоянной активности в неурочное время – днем – во время жаркого сезона на экваторе он думал о лондонском дожде со снегом с таким же вожделением, с каким кочевник пустыни думает об оазисе. Даже просто избавиться от мух – и то было бы облегчением. От мух, непрерывного лязга землечерпалки и смрада, распространяемого фабриками, где перерабатывали акул. А весь Лондон сегодня исчерпывался для него простыми понятиями: там холодно и цивилизованно.

Сейчас ему представлялся шанс вернуться домой, но Рейнер не хотел этого. Работа в лондонском аэропорту представляла для него постоянный интерес – она было очень трудна и потому оплачивалась куда лучше, чем все его предыдущие должности. Однако его совершенно не радовала перспектива возвращения к своим занятиям, в то время как на противоположном краю мира будет проходить начатое им расследование.

С каждой милей Рейнер все отчетливее сознавал, что мысленно склоняется к решению, которое подсознательно принял уже давно. Он не должен покидать Агуадор.