В зеркалах воспоминаний - [4]

Началась война. Отца призвали на фронт, а мы с мамой остались в Улан-Удэ. Жили в железнодорожном поселке, окруженном бурятскими юртами, в небольшой комнатке, в двухэтажном домике. Однажды в какой-то праздник мама взяла меня в гости «к очень интересному человеку», как она сказала. Это был Вольф Мессинг, знаменитый маг и волшебник, который находился в Улан-Удэ в эвакуации. Он ухаживал за мамой. Я так думаю. И вот из своего поселка с юртами я попал в городскую квартиру. Мне было, наверное, года четыре. Я помню, что на паркете стоял рояль а рядом с роялем – большой глобус. Взрослые шумели, шутили, гуляли, а я забился под этот рояль и оттуда смотрел: во-первых, на глобус, во-вторых, на эту яркую жизнь. История эта мне запомнилась навсегда как волшебный кусочек из другой жизни.

А потом с фронта вернулся отец – он был военврач – и сообщил, что у него, как это часто бывало на войне, появилась другая жена, медсестра. Мама его не приняла, не простила. Мы уехали из Улан-Удэ, но не в Ленинград, а в Москву, где и началась моя сознательная жизнь. Конечно, я много бывал в Ленинграде, но родиной своей могу считать его лишь условно.

Похороны Сталина

Дети, как я заметил, очень любят слушать семейные истории. Иногда даже больше, чем сказки. Во всяком случае, маленький Алешка (сын Гали от первого брака) время от времени требовал от меня рассказов о моем детстве. Смешно округлив от удивления глаза, он слушал о нашей огромной коммунальной 13-й квартире, где мы жили. 13-я квартира стала для нас этаким нарицательным названием. Квартира была недалеко от улицы Горького, в Гнездниковском переулке, где сейчас находится Министерство культуры, на 2-м этаже. Это, видимо, бывший бордель, потому что там было 18 комнат, одна кухня, один санитарный блок. В мою бытность там жили 48 человек. Алешке трудно было это понять, а я говорил, что мы жили, как все.

Помню, я рассказывал, как вся квартира плакала, когда умер Сталин. «Вся плакала?» – недоверчиво спросил Алёшка. «Конечно». – «И ты плакал?». – «И я плакал». И тогда он спросил: «А когда Ленин умер, ты тоже плакал?» Я про себя улыбнулся: маленькому Алешке временны́е понятия были еще недоступны. Я ответил ему, что не помню, плакал или нет, но когда умер Александр Македонский, я рыдал навзрыд…

А похороны Сталина я очень хорошо запомнил. В стране был объявлен четырехдневный траур. Школа закрыта, уроков нет, и мы с друзьями решили пойти в Колонный зал, где был установлен гроб. Надо попрощаться. И вообще посмотреть. И я попал в ту страшную давку на Трубной площади, которую так впечатляюще воссоздал Евгений Евтушенко в фильме «Похороны Сталина». Она образовалась потому, что бульвары были перекрыты грузовиками, чтобы народ не проник на эту площадь. А очередь шла очень плотно. Я помню, например, что я какое-то время даже не шел, а меня несли… А толпа все нажимала и давила, пока не прорвала оцепление, лошади охраны испугались и понеслись в толпу. Все это – толпа с лошадьми и людьми – ударила в Трубную улицу, сбила меня с ног. Хорошо помню: когда упал, я увидел, что весь асфальт (или там был булыжник?) покрыт галошами, перчатками, очками, шапками… Там валялось всё. Я ничего не мог сделать, не мог пошевельнуться и громко – как только мог – закричал: «Мама!» Вдруг солдат, который бежал вдоль бульвара, к Пушкинской, схватил меня за руку, вырвал из людской гущи и выбросил на газон. И спас меня. Он побежал дальше, а я стоял и пытался отдышаться. Я очень боялся идти домой, потому что потерял галоши. Но меня никто даже не спросил, что со мной произошло. А на следующий день мы снова пошли к Колонному залу, но уже не таким чудовищным путем – через бульвары, а через дворы, перепрыгивая по крышам. Один человек на наших глазах соскользнул вниз, но он был не из нашей компании, и я не знаю, что с ним случилось. А мы всё-таки добежали, вышли на Никольскую улицу, а оттуда совсем рядом Пушкинская, Колонный зал. И я прошел мимо вождя, слушал траурную музыку, которая звучала не переставая. Так что точно могу сказать, что видел Сталина в гробу.

Спустя много лет, уже будучи студентом Института международных отношений, я вновь прикоснулся к Сталину. Во время учебной практики я работал переводчиком с делегацией итальянских коммунистов. В их программе была поездка на одну из сталинских дач, известную как «Ближняя», или «Кунцевская». Она находилась недалеко от села Волынское. Теперь эта территория входит в состав Москвы в районе «Фили-Давыдково», близ парка Победы на Поклонной горе. После смерти Сталина эту дачу – а он здесь и скончался – собирались превратить в музей: сделать как Горки Ленинские – Волынское Сталинское. Но после XXII съезда КПСС от этих планов отказались.

Однако там ничего не изменилось. Между первым и вторым этажами поднимался лифт – для вождя. И отдельно ходил лифт с едой. Я очень хорошо запомнил эту дачу, потому что две вещи меня особенно поразили. Прежде всего, несколько одинаковых зеленых диванов, стоявших в двух комнатах на первом этаже. Почему? Объяснение дал молодой человек по имени Генрих Смирнов, сопровождавший делегацию. Он работал в ЦК партии, здесь был не первый раз и какие-то вещи знал хорошо. Дело в том, что Сталин никогда не использовал ту кровать, которую ему стелили перед сном. Спать вождь ложился, как известно, под утро. И когда охрана уходила, сам перетаскивал постель на другое место. Потому что никому не доверял – мало ли что там подложат.