В зеркалах - [85]

— Кажется, я заблудилась,— застенчиво сказала она.— Я потеряла знакомого, с которым пришла.

Лицо молодого человека просветлело.

— Заблудилась? Такая большая девочка? А что у нас написано на билете?

— А он остался у моего знакомого,— сказала Джеральдина. «Маленький танец,— подумала Джеральдина.— Деревенский мальчик и деревенская девочка, разрешите пригласить». Она беспомощно хлопала ресницами.

Он пропустил ее на трибуны искать знакомого; она дошла до конца прохода и, перегнувшись через парапет, посмотрела на поле. Напротив нее на эстраде устанавливали микрофоны и камеры, и там она увидела Рейнхарта. Он стоял на краю эстрады, глядя на огни над головой и дымя сигаретой.

— Вот ты где, сукин сын,— сказала она тихо.— Эй ты, сукин сын. Рейнхарт. Я — никто. Если бы она посадила его к себе в комнату, то смогла бы уснуть. Господи, господи, ничего не было; ей казалось — что-то было, а не было ничего. Может, она это просто выдумала.

«Я думала, что он будет со мной и я смогу жить, но его не будет, и я не смогу. Я — никто. Ты,— подумала она,— ты меня под корень подкосил». Вот что он сделал — выбил почву у нее из-под ног. Она все поставила на него, на одного. И теперь она стоит возле рва. Теперь одна дорога — вниз, в яму, под землю. Он подкосил ее под корень.

— Ах ты, сукин сын! — сказала Джеральдина, прижавшись головой к железным перилам. Нет, что-то в этом было смешное.

Она вынула платок, который лежал в сумочке с пистолетом, и принялась махать им. Рейнхарт затоптал сигарету и перешел в центр эстрады, глядя на зрителей.

— Эй, дружок,— смеясь, кричала Джеральдина.— Эй, послушай, сукин сын!

Люди, занимавшие места позади нее, остановились и стали прислушиваться.

Какие-то парни в следующем секторе стали махать ей платками.

— Рейнхарт,— кричала Джеральдина.— Рейнхарт, ты подкосил меня под корень. Ты подкосил меня, золотко.

От ворот повалила свора билетеров; по ряду через толпу к ней пробивался охранник. Джеральдина повернулась и побежала назад к проходу. Она бежала по коридорам изо всех сил, покуда не отказали ноги. Почти все люди были уже на трибунах.

Когда она осталась одна в сером бетонном туннеле, она прислонилась к стене, сжимая кулак, обмотанный носовым платком. На поле раздался свисток, и весь туннель вздрогнул. Оркестр заиграл «Звездное знамя»; медь, усиленная громкоговорителями, грохотала в пустом коридоре.

Когда оркестр заиграл и люди над ней начали петь гимн, Джеральдина решила закричать. Когда они дошли до слов «гордо славили мы», она закричала и не останавливалась, пока они не пропели «в последних отблесках заката». Слыша, как мечется между стен ее крик, она вопила во все горло до самого конца песни и умолкла лишь тогда, когда стократно усиленный голос Рейнхарта произнес: «Американские патриоты! Внимание!»

Фарли-моряк выпрямился и раскинул руки, захватывая слушателей в свои объятия.

— Возлюбленные...— пропел он.

С трибун на него обрушился могучий стон. Фарли испуганно попятился от микрофона.

— Что это с Дженсеном? — спросил Ирвинг у Рейнхарта. Они сидели скорчившись под брезентом за эстрадой.

— Испугался собственного голоса в микрофоне,— сказал Рейнхарт.— Кроме того, он не привык выступать перед такой большой аудиторией. Он думает, что они на него обозлились.

Но, конечно же, они не обозлились на Фарли — это Рейнхарт отлично понимал. После такого апостольского обращения они уселись поудобнее, крепче ухватились за перила, предвкушая натиск благочестия; пугающим было их количество — десятки тысяч. Христиане старой закваски, взвинчивавшие свою веру у всех на виду. На самом же деле они были пока не опасней всем известных травоядных динозавров: их настрой был добродушным и дружелюбным, жажда крови оставалась пока чисто потенциальной. Рейнхарт вглядывался в темноту за прожекторами, ловя слухом хищный рев, но он смолк. Воздух над стадионом был многоцветным и полным музыки, огни стали блестящими глазами пристально глядящих насекомых, в них играла радуга.

— Сегодня мы начнем,— сказал Фарли,— с того, что становится все более редким в нашем недужном веке, с того, что было злобно изгнано из нашей общественной жизни, с того, что по-прежнему должно предшествовать всякому собранию истинно хороших людей,— с молитвы!

Все это было произнесено с излишней ядовитостью: Фарли не собирался привносить сюда воинственную ноту, но ему еще не удалось приладиться к микрофону.

Название молитвы отозвалось по стадиону мокрым шлепком, словно сердитый смачный плевок: аудитория, поколебавшись, разразилась бешеными рукоплесканиями, которые перемежались одобрительными воплями и мятежными выкриками «солдат Возрождения».

Ирвинг повернулся к охраннику в шатре.

— Уже провели подсчет?

— Нет пока,— ответил охранник.— Я слышал, что скажут просто: семьдесят тысяч.

— Господи,— продолжал Фарли,— раскинь свой божественный покров над этим маленьким теснимым отрядом христиан. Поддержи нас пред ликом Тьмы, окружающей нас. Ибо мы знаем, что за гранью нашего кружочка света в ночном мраке грохочет черный и порочный мир крамолы и подрывной деятельности, который ежеминутно угрожает нашему исполненному невинности и душевного здравия образу жизни. Дай нам силу, господи, в нашей невинности и душевном здравии сразить мерзость, коя ежеминутно поднимается из-под наших ног, пока мы следуем по стезе добродетели. Огради нас от заразы, пропитавшей наши газеты и журналы, наши библиотеки и так называемые учебные заведения и под маской простого легкомыслия проникающей в наши развлечения. Сохрани нас такими, каковы мы есть,— простыми праведными людьми, не смущенными хитрыми улещиваниями вездесущего антихриста. Благослови нашу невинность, господи, дозволь ей вознестись к небесам сладостным ароматом благоговения пред Тобой. Оборони и вооружи нас против черных сил черноты, кои денно и нощно чернят наш чистый путь своей черной угрозой. Аминь!