В зеркалах - [82]

Рейни повернулся и увидел, что из солнца на него надвигается толпа. Когда первые ряды приблизились, он увидел, что лица людей окровавлены и что многие ему знакомы. Толпа наваливалась на него, угрожая сокрушающим, окровавленным объятием.

— Я не могу! — крикнул он.— Я не выношу, когда ко мне прикасаются!

Высоко вверху маленький сияющий самолет кружил в небе, поливая зеленые холмы огненным ливнем.

— Самое обыкновенное утро,— сказал голос мистера Клото.— Хотите, чтобы опять было темно?

— Да,— сказал Рейни.

И стало темно. Он был в чаще, звеневшей ночными насекомыми. Перед ним лежала поляна, где на земле мерцали тлеющие угли. Где-то в темноте пели люди. Пение удалялось и замирало.

Пока Рейни смотрел, по поляне скользнул луч света, и он увидел бочку из-под бензина, которая стояла на дымящихся камнях посреди ямы, засыпанной мусором. Через край бочки бежала дымящаяся смола, а из нее торчала фигура, похожая на грубо вырезанную статую. Из-под мышек фигуры и с ее шеи на обугленную траву свисали три почерневших куска каната.

В полосу света вошел толстяк и уставился на фигуру; толстяк судорожно глотнул, и его широкое красное лицо исказилось от возбуждения. Глаза у него выпучились, уголки рта взволнованно задергались.

«Черт подери! — сказал толстяк. Он отступил на шаг и хлопнул себя по бедру.— У-ю-ю-юй! — завопил он, и его глаза стали сумасшедшими.— Гляньте-ка! Это же смоляное чучелко, разрази меня бог! У-ю-ю-юй!»

Он повернулся и, вопя, бросился прочь. В горле у него клокотал сумасшедший смех. Рейни слушал, как его голос замирал вдали: «Черт вас дери, только поглядите, что они устроили! Эти ребята сделали смоляное чучелко...»

Рейни чувствовал вкус черной земли, его лицо вжималось в траву, он судорожно кашлял и плакал в летнем душистом клевере на том самом месте, где это произошло много лет назад в Пасс-Руайом, когда там пронесся ураган.

— Я все это видел! —крикнул Рейни.— Я все видел, но я забыл. Я был не вполне нормален и не выносил, чтобы ко мне прикасались, и я забыл.

— Клото! — крикнул он.— Я помню это утро и помню этого мальчика. Я был вашим, но освободился от вас, потому что увидел все это. Слышите? Вам нечего мне показать! Ибо мы боремся не с людьми,— кончил он, глядя прямо в лицо мистеру Клото.— А с властью. Со слепыми силами.

— Наверное, вы провели тяжелую ночь, мистер Рейни. У вас совсем больной вид, сэр. Может быть, вы отдохнете и разрешите мне помочь вам?

— Нет,— сказал Рейни.— Вы уже оказали мне всю помощь, на какую способны. Мне хотелось бы, чтобы вы это знали.

— Надеюсь, это не так,— сказал мистер Клото.— Я уверен, что это не так.

— Это так. А теперь я попробую сделать что-нибудь для вас. Мистер Клото невозмутимо посмотрел на него.

— Извольте.

За столиком возле двери сидел коричневый человек в белом костюме и смотрел на них. Рейни прошел мимо него и вышел наружу в серый утренний свет. Было прохладно и ветрено.

Мистер Клото вышел на тротуар и остановился, глядя вслед Рейни. Он стоял и вертел на пальцах перстни с драгоценными камнями.

Рейнхарт и Ирвинг шли в ногу через заставленную машинами площадку ко входу в туннель, украшенному знаменами. Из машин со всех сторон появлялись человеческие мирки; семьи шли в ряд, улыбаясь. Все шагали в ногу, как на параде; громко хрустел гравий. Чуть позади Рейнхарта шли Марвин и брюнетка.

Все, кроме Ирвинга, накурились марихуаны, пока ехали.

— На нас все косятся,— сказал Ирвинг.— Надо было нацепить пуговицы с эмблемой.

— Верно,— сказал Рейнхарт.

«Верно,— подумал он.— Неловко идти вперед без пуговиц. Нараспашку».

— Нам следовало бы нести флаг,— заметил он вслух.— И идти под крики и трубы, танцуя перед ковчегом.

— Или под грохот барабанов,—сказала брюнетка.

— Нам следовало бы прискакать на конях! — закричал Марвин.

— Знаете,— сказала девушка,— а жаль, что это не съезд на машинах. Можно было бы поднять стекла.

— На этот раз все будет по-другому,— мрачно объявил Рейнхарт.— Совсем по-другому.

Толпа замедляла шаг у воронки туннеля, через которую она вливалась на стадион. Их озарили цветные огни, музыка разжигала их нетерпение, ряды окутывала духота всеобщей доброжелательности. Рейнхарт и Ирвинг показали охраннику у ворот пропуска, подталкивая перед собой своих приглашенных.

— А это кто? — спросил охранник.

— О! — сказал Рейнхарт.— Эти молодые люди — победители нашей викторины о будущем двадцатого века. Нам велено привести их сюда.

Охранник обвел их взглядом.

— Это верно? — спросил он.

— Да,— сказал ему Рейнхарт.

— Где же они будут сидеть?

— На верхнем ярусе,— сказал Марвин.— Где-нибудь повыше. Их пропустили, и они вошли под своды арки, за которой было поле. Вверху ряды искусственных факелов озаряли химическим светом изображения ранних христиан, молящихся в римских катакомбах. Толпа растекалась по ярко освещенным коридорам, любовалась остроумными украшениями, ее радостное возбуждение росло.

По другую сторону арки вздымался неизмеримый купол света, из которого словно бы маленькие смерчи снега непрерывно опускались на пронзительно-зеленую траву. На обоих концах поля торчали белые крестообразные флагштоки, окруженные цветниками из красных роз, а в центре, у края, стояла незатейливая эстрада. Позади нее виднелось что-то вроде брезентового циркового шатра. Перед эстрадой на вращающихся лопастях, скрепленных в виде креста, были установлены газовые горелки.