В зените - [27]

Хирургов глотают? Все надо учить заново.

Хирург-ису — искусственное существо. Стесняюсь назвать его машиной. Какая же это машина — с высшим образованием!

С виду он похож на металлическую змею — маленькая головка и длиннющий хвост. На головке глаза и всякие манипуляторы, в хвосте главным образом блоки знаний, как и у Гилика. Кроме того, змеевидное тело меньше травмирует ткани. Проползать удобнее.

Сначала опрос, как в военном деле, точность требуется.

— Ису-хирург, изложи задание.

— Задание заключается в том, чтобы вернуть молодость объекту.

— Как будешь выполнять?

— Объект относится к тому типу сапиенсов, у которых периодизация жизни запрограммирована в железах и мозгу. Я должен посетить необходимые железы и нижний отдел мозга, чтобы переключить их с режима увядания на режим расцвета…

— Как ты будешь производить переключение?..

Здесь записи в моем блокноте обрываются. Я не хотел загромождать страницы названиями органов того сапиенса, все равно у людей они не совсем такие. Но, насколько я понял, у нас речь шла бы о гипоталамусе и гипофизе.

Наконец экзамен закончен. Подается команда:

— Приступаем к миллитации.

Миллитацию мне демонстрируют тут же. Змея-хирург заползает в емкий блестящий шкаф, зеркальный даже. Я уже видел такие шкафы, назвать их можно ратоматорами — расстановщиками атомов. Их применяют для копирования и размножения любых предметов, дубликаты пресловутых персиков копировали для меня, пока я лежал больной, нуждался в земной пище. Обычно ратоматоры двойные — кладешь персик-образчик в левое отделение, из правого вынимаешь точную копию. Здесь же слева был полномерный шкаф размером с будку для телефона-автомата, а справа ящик как бы для второго телефона. Змей заполз в будку, дверца за ним захлопнулась, и когда все, что надо, отмигало и отгудело, за дверцей ящика оказалась небольшая змейка, копия, но уменьшенная раз в десять, этакий блестящий браслет. И, подняв свою крошечную головку, она просвистела что-то осмысленное о гипофизе и гипоталамусе.

Миллитация — это и есть копировка с уменьшением.

После второго уменьшения браслет превращается в колечко, после третьего — в сверкающую точку, после четвертого его вообще не разглядишь. После пятого микроскопический хирург сам заползает в пилюлю, и ее глотают, если болезнь желудочная или легочная, или вводят в уголок глаза, или в ухо, или в вену, если надо лечить сердце, или железы, или мозг, как в данном случае.[1]

— Вот какие машины делают на Чгедегде, — гордится Гилик. — Экстра-машины. Меня тоже сделали на Чгедегде.

— А зачем, — спрашиваю, — возиться, изготовлять бездушного хирурга? Нельзя ли просто миллитировать опытного врача? Я и сам не отказался бы сопровождать его в качестве корреспондента.

— Трудновато, — говорит Граве. — Мы, биологические сапиенсы, слишком сложны и чувствительны. Нам подай среду благоприятную, воздух, подходящую температуру, еду, питье. В чужой крови мы просто захлебнулись бы, отравились бы, лейкоциты нас съели бы. Микрокосмос подобен макрокосму. Там и тут сапиенсу нужен корабль с надежными непроницаемыми стенками, запасами пищи и воздуха, регенерацией, канализацией, системой жизнеобеспечения, да еще с веером манипуляторов снаружи. Главная трудность — не лечить, а хирурга обезопасить, ради безопасности врача целую ампулу вталкивать в тело.

— Жалко, — говорю. — Я уже настроился на путешествие внутрь. Значит, не получается?

Все еще злорадствую, когда узнаю, что местные сапиенсы не могут чего-то. Не таким уж младенцем чувствуешь себя.

— Бывали такие экспедиции, — говорит Граве.

И мне показывают документальный фильм. Назывался он «Экспедиция в палец».

Нежнотелых биосапиенсов уменьшали плавно, не рывками, как хирургов-ису, поэтому внешний мир рос для них постепенно, как бы растягивался и наплывал на зрителя. Вот на экране громадный палец, розовый, с белыми дактилоскопическими узорами. Борозды все шире, вот они уже превратились в чешую. Очень похожи на чешую ороговевшие клетки, сразу видно, что мы-многомудрые — прямые потомки ящериц. Острый нос микроракеты проникает в кровь. И кровь-то на кровь не похожа: студень с волокнами, красными тарелочками и амебовидными лейкоцитами. Один из них заполняет экран; внутри струи, струи потоков, и узлы, и какие-то зерна. Наезжаем на зерно, видно, что это станок-автомат, целая автоматическая линия: цепь накручена на него, ниточки подаются, одни пристают, другие отчаливают отталкиваясь. Когда ниточки вырастают, вижу разную форму. Догадываюсь, что заплетенные косички — это ДНК, тоненькие извилистые — РНК, а клубочки — белки. И вижу, как белок прицеливается к другому. Прилип, примерился, словно ключ вставил в замок, искра… и разломал сложную молекулу. С уважением гляжу на свой собственный палец. И у меня такое же производство — автомат-комбинат в каждой клетке.

— Бывали такие экспедиции, — говорит Граве. — Но вообще нам, органическим, миллитация дается трудно. В пластинке кремния превратил миллион атомов в тысячу, все равно это кремний. А у белка, у гемоглобина, например, отними атом железа, это уже не гемоглобин. Так что ису-хирурги пока незаменимы при массовых операциях омоложения.